Тот подогнал под себя окуляры, и приник к оптике.

На перекрестье оптического прицела обозначился наверняка драгоценный камень. Не один, — там же в грязи еще что-то поблескивало.

— Да, похоже, — сказал он Коляну…

Если бы кто слушал их со стороны, то удивился бы переменившемуся его тону. Его голос стал передавать интонации и мурлыканья сытого кота, и отеческой похвалы отличившемуся ребенку, и страстного признания влюбленного ненаглядной красавице.

— Если камень кинуть, проходит?

— Запросто.

— Ничего не известно, что там, за поворотом?

— Ничего.

— А ты говоришь, динамит… Здесь рогом упереться нужно, но пробить эту хреновину, протолкнуть как-нибудь.

— Что это за хреновина, ты знаешь? — спросил Колян.

— Да какая разница!

— Может быть, есть, — если она что-нибудь снова выкинет.

Толик опустил бинокль и повернулся к Коляну.

— Знаешь, — сказал он, — почему я в Москве сижу, а ты здесь по окраинам кантуешься?.. Не знаешь, — так я тебе скажу: потому, что я не Маркса по ночам читаю, а дело делаю. А начальство уважает тех, кто делает дело.

— Тебе видней, — пожал плечами Колян. Хотя «Маркс» задел его до печенок. А никто, кто задевал его когда-то до печенок, не ходил больше по земле живым.

— Значит так… Вы, ребята, все как следует поснимайте, на память. В одном экземпляре. Кассету потом отдадите мне. Как отснимите, этих обалдуев разбомбите, пусть покоятся с миром… После обеда запускаем первого.

— Кого?

— Начнем с чечена… Террорист все-таки, а терроризм, как нас теперь учат, нужно пресекать в корне.

Буслая куда-то увели, дед проводил его взглядом и снова сел на лавку.

— Знаешь, почему он рехнулся?.. Думаешь, много крови пролил, вот разумом помутился, так?