За хрупкими стенами контейнера, в который их троих поместили, за округлой поверхностью фюзеляжа, в почти безвоздушном пространстве, вспрыскивая в себя керосин и бешено крутясь, без устали трудилось чудо, созданное человеческим гением, — турбореактивные двигатели. Это они несли в черном небе тяжелое нутро самолета, в котором негромко разговаривали два человека, приговоренные, вместо высшей меры наказания, к пожизненному заключению.

Один был старый, лет семидесяти, если не больше, другой помоложе, лет тридцати пяти — сорока… Там же, привалившись к стенке, спал третий.

Все трое были в наручниках, на руках, и кандалах — на ногах. Камера, в которой они сидели, напоминала самолетный контейнер, наскоро приспособленный для таких целей. Может, то и был контейнер, — никого из тех, кто находился в нем, это не интересовало. Занимал их лишь один вопрос: куда?

— Говорят, на этом острове зеки с ума сходят, в своих одиночках… Делать ничего не дают, книжек читать нельзя, только сиди, да сиди. Прогулка во дворике по полчаса в день, и тоже — по одному.

— Значит, мы не скоро с тобой увидимся.

— Страшно, — сказал дед.

— А если самолет сейчас грохнется. К примеру, развалится пополам?

Дед подумал и ответил:

— Еще страшнее.

— Значит ты, дед, ничего о страхе не знаешь… Но скоро узнаешь. Как ты говоришь: не минует и тебя сия чаша.

— Господи, — сказал дед.

Самолет, должно быть, шел на посадку, потому что пару раз довольно сильно накренялся, и гул турбин стал другим — будто бы потише. Буслай проснулся и смотрел выпученными глазами перед собой.

— Приехали, — сказал дед. — Ты, Алексей, должно быть прав, — слишком долго летели.

— Ничего, дедуля, не расстраивайся. Может, это тоже остров, только в другом месте. Может, прогулки здесь минут по сорок, и два раза в день. Может, тебе и девку по выходным на нары подкладывать будут.

— Ерник, — сказал незлобливо дед, — ничего в тебе святого не осталось.

— Сейчас день? — спросил хрипло Буслай.

Но ему никто не ответил, с ним вообще никто не разговаривал…

Под ногами что-то дернулось, заскрипело, будто бы прокрутили на пару оборотов огромный несмазанный винт. Гул турбин стал еще тише.

— Шасси, — с уважением сказал дед.

А еще через пару минут звук двигателей вдруг пропал совсем, что-то едва заметно хлопнуло, одновременно со знакомым всем ощущением, что лифт остановился, — и самолет затрясло на неровных стыках аэродромных плит…