Он смотрит на меня дольше необходимого, его лоб прорезает морщина, которую я не замечала прежде. Гляжу на седину на его висках. Стало ли ее больше с нашей последней встречи? Я знаю, о чем он думает.
Это невыносимо.
— Я хотела пойти в свой сад. — Показываю на задний двор, чувствуя себя глупо.
— А мне надо поработать. — Он колеблется. — Не против, если я составлю тебе компанию и посижу на веранде?
Я почти говорю «нет», но тут думаю о морщинах и проседи в его волосах, которым стала причиной. Пожимаю плечами.
— Конечно.
Тот час, что мы проводим в саду, мы не разговариваем. Он просто сидит за столом из тика и разбирается в бумагах, а я рою ямки и удобряю почву.
Такой раньше была моя надежная жизнь.
Теперь мне это понятно.
16
ДЕВЯТЬ МЕСЯЦЕВ НАЗАД (ШЕСТНАДЦАТЬ ЛЕТ)
Все три недели, что я живу у нее, Мейси задает жару: никакого телефона, никакого компьютера, ничего, пока я не начну разговаривать с мозгоправом, которого она ко мне присылает, пока не начну следовать ее расписанию, пока наконец не признаю существование проблемы.
Единственное указание, которому я повинуюсь, это занятия йогой с Питом. Пит хороший парень, он мне нравится. Он тихий; он не пристает ко мне с вопросами, просто помогает с позами, которые сам же и показывает. В первую неделю я услышала его разговор со своим старым физиотерапевтом. На следующий день он кладет коврик-циновку мне на кровать со словами: «Встретимся в студии на заднем дворе». Бамбуковое покрытие полов приятно холодило ноги, а в воздухе витал запах корицы от аромапалочек, напоминающий Рождество.
Ни за что не признаюсь Мейси, но мне нравится такое утреннее времяпрепровождение. После стольких лет притупления чувств всем, что под руку попадется, непривычно сосредотачиваться на чем-то позитивном, связанным с моим телом. Обращать внимание на дыхание и то, как растягиваются мышцы, отпускать мысли, отталкивать их, чтобы
Иногда я осекаюсь. Иногда нога или спина побеждают.
Но иногда я могу проделать все приветствие Солнцу1 без единой ошибки или колебания, и так приятно ощущать контроль, силу в себе, что слезы сами текут по лицу, а внутри разрастается нечто похожее на облегчение.
Пит всегда молчит насчет слез. Когда я заканчиваю, мы сворачиваем коврики и возвращаемся в дом, где Мейси готовит завтрак. Мои щеки сухи, и я делаю вид, что ничего не было.
Но те чувства, память, они никуда не делись. Искра ждет подпитки, чтобы разгореться пламенем.
Как-то вечером, когда Мейси искала очередного идиота, попытавшегося сбежать от правосудия, Пит стучит в мою дверь. Мне разрешено держать ее закрытой, но никакого замка, что ужасно меня бесит с самого моего появления здесь.