— Любой, кто увидел бы тебя посреди той дороги... — Рейчел замолкает, потом снова заговаривает: — Любой, кто видел бы тебя такой, какой ты была в ту ночь, понял бы, что ты не в состоянии лгать — едва ли в состоянии даже говорить. А потом, в больнице... — Она снова прерывается, и я знаю, о чем мы обе думаем. Как я вопила и бросалась предметами, когда медсестра пыталась заставить меня снять окровавленную одежду. Кожей я все еще ощущаю укол иглы, движение успокоительного по телу, пока я молила: «Никаких лекарств, никаких лекарств, никаких лекарств», на самом деле имея в виду: «Она мертва, она мертва, она мертва».
— Но тебе не обязательно было оставаться со мной. Ни в больнице, ни после. Учитывая, что ты едва меня знала.
— Ты пережила ужасные события, — тихо говорит Рейчел. — И несправедливо, что все тебя винят. Даже если бы той ночью ты покупала наркотики, это не имело бы значения. Единственный виновный человек — тот парень, спустивший курок. И мы его найдем. Я ставлю на тебя. Целую десятку.
Она решительно улыбается, побуждая к ответной улыбке.
И получает ее.
14
ОДИННАДЦАТЬ МЕСЯЦЕВ НАЗАД (ШЕСТНАДЦАТЬ ЛЕТ)
Я не планирую красть рецептурные бланки.
Ну правда. Даже мысли о подобном не возникает до субботы, когда я прихожу к папе на работу в обеденный перерыв. Тем летом стоит удушающая жара, в некоторые дни чуть ли не 40 с лишним градусов, и мне бы лучше купаться на озере и тому подобное, но я люблю проводить время с папой. Каждую четвертую субботу месяца он бесплатно чистит детишкам зубы, так что я обычно захватываю что-нибудь и иду к нему в обед.
— Подождешь немного, солнышко? — спрашивает он, когда один из ассистентов проводит меня к нему в кабинет. — Нужно кое-что проверить, а уж потом мы пообедаем.
Я кладу пакет с сэндвичами пастрами на его стол около часов из древесины с наплывами, которые мама подарила ему на одну из годовщин.
Он закрывает за собой дверь кабинета, а я сажусь на его вращающийся стул и вздрагиваю, когда спинка отклоняется слишком далеко.
На папином столе безупречный порядок, все на своем месте. Есть несколько фотографий, на одной мы с мамой стоим рядом, почти касаясь плечами, нас освещает серебром, на другой, снятой незадолго до аварии, папа стоит у боковой линии на поле, он тренировал нас с Миной в футбольной команде. Еще есть черно-белое фото, мне на нем лет одиннадцать-двенадцать, волосы у меня длинные и заправлены за слишком большие уши. Глаза прикрыты, я улыбаюсь и тянусь к кому-то за камерой. К Мине, конечно. Всегда к Мине. Она строила мне рожицы, пока папа фотографировал. Помню, как тяжело было удержаться от смеха.
Провожу пальцами по папиной коробке с ручками, аккуратно сложенных по цветовой гамме. Открываю верхний ящик стола. Там лежат пачки стикеров, снова по цвету, а под ними...
Бланки для рецептов. Целыми стопками.
В этот момент голова пустеет, остаются лишь мысли об этих бланках.
У меня всегда было бы достаточно таблеток. Мне никогда не пришлось бы волноваться по этому поводу. Никогда не пришлось бы высчитывать, чтобы не заметили доктора. Это было бы так хорошо. Так правильно.
Бумага щекочет кожу, когда я листаю пачку подобно нарисованному в блокноте мультфильму. В голове пусто, я почти на грани от своих мыслей.
Я не планирую их красть.
Но все равно краду.