Страдая от унижения и сгорая жаждой мести, боярин бежал из Москвы. Он решил объединить всех потенциальных противников Василия II и подтолкнуть их к мятежу. С этой целью Всеволожский посетил Углич, где сидел на уделе младший сын Донского Константин. Боярин знал, что в 1419 году Константин имел крупную ссору со своим старшим братом, великим князем Василием I, из-за отказа присягнуть на верность четырёхлетнему Василию Васильевичу как будущему наследнику московского престола. Московский князь конфисковал тогда удел Константина, а сам он вынужден был некоторое время отсиживаться в Новгороде. Позднее братья помирились. Но старые обиды — как уголья под золой...
Неизвестно, что сказал Константин Дмитриевич разъярённому Всеволожскому. Кажется, князь в это сумеречное время своей жизни уже больше думал о душе, чем о злонравии московского двора. Однако встреча с ним была важна для боярина и как простой факт, из которого можно было извлечь пользу.
Из Углича кипящий ненавистью Всеволожский через Кашин поскакал в Тверь. Там в эти годы правил энергичный и честолюбивый князь Борис Александрович. Встреча с ним прибавила Всеволожскому уверенности в успехе. Теперь он мог приступить к главной части своего замысла — возмущению Юрия Звенигородского. Кривыми февральскими дорогами мятежный боярин помчался к далёкому Галичу. И разбуженные топотом копыт вековые ели лениво стряхивали вослед ему сугробы снега со своих мохнатых лап...
Главный виновник неудачи Юрия в Орде, Всеволожский не мог надеяться на хороший приём в Галиче. Явись он сюда прямо из Москвы, как обычный перебежчик, — не миновать бы ему темницы. Но теперь он прибыл к Юрию как доверенное лицо Константина Углицкого и Бориса Тверского. Вероятно, он привёз какие-то грамоты от них. Судя по стремительной реакции галицкого князя, оба его потенциальных союзника сообщали либо о своём нейтралитете, либо о поддержке выступления Юрия. Имея такие козыри на руках, Всеволожскому оставалось лишь покаяться перед Юрием в своём скудоумии и раскрыть всю тайную изнанку ордынского «правосудия». После этого он мог начать свою новую игру уже за другим столом. Привезённые им вести словно встряхнули Юрия. Галицкий затворник вновь вступил в стремя...
А в далёкой Москве думали тогда совсем не о войне. В эти короткие февральские дни там кипели радостные хлопоты. Семнадцатилетний великий князь Василий готовился вступить в брак с княжной Марией Ярославной — внучкой героя Куликовской битвы Владимира Андреевича Серпуховского. Эта династическая комбинация, автором которой, несомненно, была мать жениха, сулила Василию гораздо больше выгод, чем брак с дочерью Всеволожского. Удачным было уже то, что отец невесты князь Ярослав Владимирович (владевший по завещанию отца малоярославским уделом) умер в 1426 году во время «великого мора». Таким образом, великий князь был избавлен от какого-либо нежелательного воздействия со стороны тестя. Единственный из уцелевших после «великого мора» серпуховских князей, брат невесты, юный Василий Ярославич, обрадованный перспективой стать шурином самого великого князя, осенью 1432 года подписал с ним «докончание», фактически лишавшее его какой-либо политической самостоятельности.
По линии матери невеста принадлежала к знатнейшему московскому роду Кошкиных. (Ветви этого рода позднее дали России Романовых и Шереметевых). Её прадед — умерший в 1407 году боярин Фёдор Кошка — был свидетелем при составлении духовной грамоты Дмитрия Донского и любимцем Василия I. Дед невесты — боярин Фёдор Фёдорович по прозвищу «Голтяй» — был удостоен чести выступать одним из свидетелей духовной грамоты Василия I. Умер он около 1425 года. Дочь Фёдора Голтяя Марья в 1406 году вышла замуж за князя Ярослава Владимировича. Дядья невесты по линии матери ко времени свадьбы уже умерли, за исключением Андрея Фёдоровича Голтяева. Он верой и правдой послужил Василию II и сложил за него голову в злосчастном бою под Суздалем в 1445 году. Таким образом, невеста Василия II не была обременена длинным шлейфом алчной и спесивой родни. Но при этом она вводила в семейный круг великого князя своего брата Василия Серпуховского — важную фигуру в тогдашних политических комбинациях. Доволен был выбором Василия II и весь могущественный «Кошкин род».
В воскресенье 8 февраля 1433 года состоялась свадьба. И вот во время шумного и хмельного застолья произошёл скандал. Один из бояр (по некоторым источникам — Захарий Иванович Кошкин, по другим — Пётр Константинович Добрынский) стал вопить, что на князе Василии Косом (старшем сыне Юрия Звенигородского), который вместе с младшим братом Дмитрием Шемякой присутствовал на свадьбе, он опознал тот самый драгоценный пояс, что был некогда похищен из имущества Дмитрия Донского, а затем, пройдя через несколько рук, попал к Ивану Дмитриевичу Всеволожскому. Тот, зная историю пояса, тем не менее включил его в состав приданого, которое дал своей внучке, обручённой с Василием Косым. Последний, ни о чём не подозревая, решил щегольнуть новым богатым поясом на свадьбе Василия II.
Это невинное щегольство обернулось для него всесветным позором. Старая княгиня Софья подозвала к себе Василия Косого и собственноручно сорвала с него драгоценный пояс. Что толкнуло княгиню на этот поступок: простая алчность, хитроумный расчёт или вскипевшая вдруг злоба на врагов её сына — неизвестно. Однако последствия оказались катастрофическими. Глубоко оскорблённые братья Юрьевичи бросились вон из дворца. На другое утро они уже мчались сквозь февральскую метель на север, в Галич. Душившая их ненависть к Москве требовала исхода. В Ярославле они сорвали зло на ни в чём не повинных местных князьях — подручниках Василия II. По приказанию Юрьевичей их казна была разграблена. Такой же участи подверглись и богатейшие люди города.
Примчавшись в Галич, братья застали там уже почти собранное для похода на Москву войско. Юрий и сам хотел было посылать — а по некоторым сведениям, уже и послал (36, 189) — за старшими сыновьями в Москву. Младший, Дмитрий Красный, всё это время находился при нём. Теперь все сыновья были в сборе. Однако Юрий медлил с началом похода, ожидая прибытия всех своих сил. Поторапливаемые Всеволожским, галицкие мятежники всё же явно замешкались. Начавшаяся весенняя распутица также замедляла их продвижение. Лишь к концу апреля они подошли к Москве.
В Москве, однако, не сумели должным образом воспользоваться вынужденной медлительностью Юрия. Московские бояре словно впали в какое-то всеобщее оцепенение. О начале войны узнали в Кремле лишь тогда, когда войско Юрия уже подходило к Переяславлю-Залесскому. Отправленные навстречу мятежникам московские послы не сумели выиграть время и втянуть Юрия в переговоры. Вместо этого они насмерть переругались между собой. Во всём чувствовалось отсутствие уважаемой и сильной власти, особенно необходимой в пору военной тревоги. Искусная в дворцовых интригах, Софья Витовтовна оказалась беспомощной там, где требовались воинский опыт и героическая воля. Да и по части хитрости она теперь едва ли превосходила Юрия, советником которого был старый лис Всеволожский. Именно он велел Юрию отослать назад московских послов и не терять драгоценное время на переговоры.
Весть о неотвратимом приближении Юрия с его дикими галичанами повергла московскую знать в смятение. Многие стали говорить о том, что следует без сопротивления открыть мятежнику городские ворота и вместо слабого юноши возвести на московский престол доблестного воина. Слышны были и проклятия в адрес Софьи, которой не могли простить чрезмерного властолюбия и литовского происхождения. Единственным, кто оказался на высоте в это отчаянное время, был сам великий князь Василий. Женитьба прибавила ему мужества. Но дело заключалось не только в женитьбе. В тёмной и загадочной душе этого человека под коростой грехов и пороков скрывалась наследственная доблесть. Временами Василий вдруг вспоминал, что он внук двух великих воителей — Дмитрия Донского и Витовта.
Как бы там ни было, отчаявшись договориться с Юрием и не сумев собрать приличное войско, Василий вооружил кого попало, включая дворцовую челядь, московских купцов и простолюдинов. Во главе этого воинства он выступил навстречу врагу. Непривычные к «смертной игре» горожане для поднятия боевого духа приналегли на хмельное питие...
Не доходя вёрст двадцати до Москвы, на берегу Клязьмы, 25 апреля 1433 года произошло столкновение галицкого войска с отрядом великого князя. Для Юрия не составило особого труда опрокинуть и обратить в бегство перепившихся москвичей. Сам Василий II, убедившись в поражении и не дожидаясь конца побоища, поворотил коня и помчался обратно в Москву. Город имел мощную каменную крепость, взять которую не смогли даже полчища Едигея в 1408 году. Но Василий II, кажется, и не помышлял об «осадном сидении». Вероятно, он не доверял своим собственным боярам и опасался, что они схватят его и выдадут галичанам. К тому же Василию просто не хватило мужества, необходимого для того, чтобы в такой ситуации остаться в Москве и возглавить оборону. Он был сломлен происшедшим на Клязьме и совершенно упал духом. Пароксизм героизма окончился. На смену ему пришёл панический страх. Такую смену настроений нетрудно понять. В сущности, это был первый бой, в котором Василий II увидел смерть вблизи. Отныне непреодолимый страх перед окровавленным железом закрался в его душу и навсегда поселился в ней...
Из охваченной смятением Москвы Василий II, не медля ни минуты, бежал в Тверь. Вместе с ним отправились в изгнание его мать и жена. Учитывая состояние дорог в это время года (конец апреля), можно не сомневаться в том, что обе женщины проделали весь путь до Твери верхом. Не желая отставать от Василия, они мчались так, как только может мчаться всадник, за которым гонятся все силы ада. Таковы были наши «железные леди» XV столетия.
Тверь встретила беглецов холодноватой вежливостью. Давно ушли в прошлое те времена, когда тверичи готовы были начать войну с Москвой по любому поводу. Смирившись с первенством потомков Калиты, тверские князья в XV веке строили свою политику главным образом на благоразумии и умелом лавировании между Москвой, Литвой и Новгородом. Вот и теперь князь Борис Александрович не собирался вмешиваться в московские распри и поддерживать одну из сторон. Об этом он говорил и Всеволожскому во время его приезда в Тверь, об этом поведал теперь и поверженному великому князю Василию. Он дал понять изгнанникам, что само их пребывание здесь нежелательно.
Куда было бежать теперь бедному Василию? В Новгород? Но там он не имел друзей. В Литву? Но этим бегством он окончательно отдал бы Юрию всю Северо-Восточную Русь и стал бы добровольным изгнанником. Да и не было уже в Литве могущественного Витовта, готового вступиться за обиженного внука. Поразмыслив, беглецы приняли довольно неожиданное решение: спуститься вниз по Волге и обосноваться в Костроме. В сущности, это был очень неглупый ход. Василий II занимал удобнейшую в стратегическом отношении позицию. Из Костромы он мог пойти по Волге в Нижний Новгород и далее на юг, в Орду. В Кострому могли удобными речными путями собраться верные великому князю силы со всего московского севера. Отсюда он мог создать прямую угрозу владениям Юрия и выманить его из Москвы. Впрочем, всё это могло стать реальностью лишь при условии энергичных и смелых действий Василия II. Однако таких действий не последовало. Упав духом, он сидел в Костроме и покорно ждал своей участи.
Между тем Юрий двинулся на Кострому с войском, выслав вперёд своих сыновей. Юрьевичи без особых хлопот захватили Василия II и передали его в руки подоспевшего отца. Так по воле случая дичь превратилась в охотника, а охотник — в дичь. Но теперь Юрий оказался в новом затруднении: он явно не представлял, что ему следует делать с пленным Василием II и его семейством. По некоторым сведениям, боярин Всеволожский и многие влиятельные люди из окружения Юрия настаивали на решительных мерах, с помощью которых можно было бы навсегда устранить Василия II из политической борьбы. Такими мерами могли быть либо заточение, либо ослепление, либо попросту убийство Василия каким-либо тайным или явным способом. Но заточение могло породить новые смуты и мятежи, а убиение вызвало бы всеобщее осуждение. Таким образом, оставалось ослепление — древняя византийская казнь, с помощью которой человеку оставляли жизнь, но навсегда лишали возможности вернуться к власти. Очевидно, именно к этому и склонял Юрия мстительный Всеволожский.
Однако Юрий со свойственной людям его склада самоуверенностью, по-видимому, уже не считал Василия серьёзным соперником. Наряду с этим природное добродушие (а может быть, и твёрдо усвоенные семейные принципы) не позволяло ему решиться на крайние меры. Близкий к Юрию боярин Семён Фёдорович Морозов посоветовал отпустить Василия на удел, взяв с него клятву верности. О том, какой именно удел выделить пленнику, долго думать не приходилось. С формально-правовой точки зрения (на которой и стоял Юрий с самого начала своей тяжбы с обоими Василиями) это должен был быть тот самый удел, который Дмитрий Донской завещал Василию I, за исключением, конечно, самой Москвы и великого княжения Владимирского. Таким образом, оставались волости к югу от Москвы, центром которых была Коломна. В силу огромного стратегического значения этой крепости для Московского княжества она при всех семейных разделах Даниловичей неизменно оставалась в руках того, кто занимал московский престол. Однако Юрия такие тонкости ничуть не смущали. Главное для него состояло в том, чтобы дословно исполнить волю своего покойного отца. А тот, как известно, завещал Коломну сыну Василию — отцу Василия II. Стало быть, теперь она должна перейти к прямому наследнику — Василию II. Порешив дело таким образом (и должно быть, оставшись довольным своей рассудительностью), Юрий в торжественной обстановке (вероятно, в костромском соборе Феодора Стратилата, перед чудотворной Фёдоровской иконой Божией Матери) принял от Василия присягу на верность, а затем на княжеском дворе дал в его честь знатный пир и одарил ценными подарками. После этого Василий был отпущен из Костромы на свой небывалый коломенский удел. Ему разрешили взять с собой не только семью, но и своих бояр.
Очень скоро новому хозяину Москвы пришлось пожалеть о своём снисхождении к костромскому пленнику. Московская знать не желала служить галицкому князю. Её раздражали засилье худородных галичан при дворе, произвол всесильного фаворита Семёна Морозова. Юрий не сумел привлечь на свою сторону старый двор и примирить его с новыми выдвиженцами. Эта задача требовала хорошего знания людей, дальновидности и, так сказать, «системного мышления» — то есть именно тех качеств, которыми Юрий не обладал. Более того, звенигородский князь был настолько уверен в своей полной победе, что принялся немедленно сводить счёты с теми, кого он считал в Москве своими врагами. «Юрий, пришед в Москву, начат многи грабити и казнити, что ему преж не помогали» (50, 238). Смущённые и напуганные таким поворотом дела, москвичи всё чаще вспоминали старую поговорку: «Променяли кукушку на ястреба...»
И вот в Коломну потянулись вереницы добровольных беженцев из Москвы. Василий не только радушно принимал обиженных, но и всячески призывал к себе тех, кто готов был принять его сторону. Рассказывая об этом удивительном явлении, летописец заключает: «И тако вси людие от князя Юрия побегоша к нему служити, от мала и до велика, и Иван Дмитриевич (Всеволожский. —