13. При рождении двойни родительнице дается награда в 200 руб.
После прочтения этого декрета слов нет, и остаются только эмоции. Млять! Нам с этой властью, распределяющей людей как скот, не по пути. Стоит признать, что в Российской истории всякое бывало, и плохое, и ужасное, и голод, и крепостное право, и нашествия иностранных захватчиков, и цари полудурки, но то, что грядет, страшней всего. Если эти граждане уже сейчас, на начальном этапе, такие постановления в свет выпускают, что будет дальше? Надеюсь, что мы задавим большевиков раньше, чем они нас, а более ничего не остается...
Следующим днем мы подходим к станции Лихая. Чернецов посылает к засевшим в ней казакам парламентера, и предлагает сдаться. Срок ультиматума истек, а ответа нет. Видимо, противник до сих пор митингует. С нами только одно орудие под командованием штабс-капитана Шперлинга. Оно выкатывается на позицию, юнкера сноровисто, словно на учебном полигоне, готовят его к бою и делают по станции два шрапнельных выстрела. После чего наш отряд рассыпается повзводно и атакует станцию в лоб, а бойцы Грекова обходят ее со стороны речки Малая Каменка.
Входим в Лихую. Все кто хотел удрать, уже удрали. Поэтому против отряда только несколько десятков красногвардейцев из солдат. Здесь у нас первые потери, один молоденький гимназист из 1-го взвода и два офицера из сводной офицерской полуроты.
Победа за нами, и еще одна ключевая станция по линии Юго-Восточной железной дороги оказывается под нашим контролем. Странная война идет. Кто наступает, за тем и победа. У кого паровоз, тот и силен. Черт бы побрал всю неправильность происходящих сейчас событий. Мне привычней конный бой, а теперь я простой стрелок пехотной цепи. Однако, я сам в отряд записался, добровольно. Поэтому на судьбу не сетую и приказы выполняю четко.
На станции к нам выходят представители 5-й сотни Атаманского полка, который здесь квартирует, гвардейцы минувшей эпохи. Перед есаулом стоят солидные бородатые дядьки, которые хотят только одного, отсидеться в нейтралитете. Наш командир хмыкает, презрительно кривится в сторону атаманцев, оглядывается на мальчишек из 3-го взвода и приказывает им разоружить элитную сотню Войска Донского. На всякий случай, дабы быть уверенным в ее нейтралитете.
Приказ выполняется быстро. Мальчишки разоружают бывших гвардейцев императорского дома, а те, молча, стоят и даже не пытаются возражать. В самом деле, чего ершиться, когда позади кадетского взвода наша офицерская полурота с пулеметами стоит? Раз уж сбежать не успел, то проще всего отдать оружие и отправиться в родную станицу, к жинке под бок.
Следующая наша цель - богатая и привольная станица Каменская. Именно там должно решиться за кем останется последнее слово в этом противостоянии. Как говорят пленные, недавно в Каменской собрались представители от 21 казачьего полка, двух запасных полков и пяти батарей, всего более семисот человек только делегатов. Был избран Донской Ревком и главным в нем стал Федор Подтелков, которого в разговоре с Сафоновым поминал Чернецов. Позиции большевиков среди всей этой массы чрезвычайно сильны. У них много готовых воевать бойцов и оружия, и к ним на помощь из Харькова идет блиндированный поезд с красногвардейцами товарища Саблина. А нас всего-то три сотни штыков при одном орудии и восьми пулеметах. Завтра должны подойти добровольцы, они прикроют станцию от флангового удара со стороны Дуванной и мы двинемся дальше. А пока остановились на ночевку, и Чернецов послал в Каменскую ультиматум. Вдруг, казаки сдадутся или уйдут в сторону?
Однако, не судьба. Ночью большевики зашли к нам в тыл и атаковали Зверево. Оставшиеся на этой станции добровольцы дрались храбро и умело, но их было мало. Они не удержали позиции и, понеся потери, отступили на Чертково. Мы в полукольце. Если промедлим, окажемся в полном окружении, и Чернецов, взяв нашу офицерскую полуроту и орудие Шперлинга, возвращается назад. Бой был жаркий, но станция Зверево снова за нами и в нее опять входят добровольцы.
Так потеряны еще одни сутки. Однако, несмотря на заминку, 16-го мы все же продолжаем наступление на Каменскую и в этот день на аппаратном узле связи в Лихой была перехвачена телеграмма одного из вражеских командиров. Чернецов приказал прочесть ее перед строем наших войск, для воодушевления бойцов, и правильно сделал, ибо подъем в отряде был такой, что если бы красные видели нас в тот момент, до самого Петрограда бежали бы без остановки.
Перехваченная телеграмма гласила следующее:
«Скажте там чдо сигодня 12 часов дня ожидается бой подкаменской Чернецов подходит такчдо может быт придтся закрыт кантру прапаст. Паняли? Нач рвлюционый камитет ограбив казначейство кажс скрылся ктя комисар говоритчдо ен назтанции но я был вштабе камитета и там сидят палтара человика тильку штаб занимается прыврженцеми првительзтва...»
Если перевести это на общедоступный человеческий язык, становилось ясно, что начальник революционного комитета ограбил казначейство и скрылся, комиссара нет и к бою красногады не готовы. Отлично.
В этот день, основная работа легла на плечи нашей молодежи. Их эшелон опережал нас на несколько часов и встретился с красными у Северо-Донецкого полустанка. А когда мы все же догнали их и начали высадку из вагонов, то слышали только крики «Ура!» доносившиеся впереди по ходу движения и сильную пальбу из винтовок. Здесь против нас стояли основные силы Лейб-Гвардии Атаманского полка во главе, что интересно, с герцогом Лейхтенбергским, который еще в самом начале боя объявил нейтралитет казаков. Все бы ничего, но помимо бравых атаманцев станцию обороняли красногвардейцы, и вот с ними-то пришлось повозиться, так как отступать они не хотели.
Впрочем, уже в темноте отряд Грекова совершил очередной ночной марш и ударил противнику в тыл. Наши партизаны его поддержали и перешли в атаку, а то самое «Ура!», которое к нам донеслось, было ее началом. Потери наши незначительны, но красная артбатарея повредила паровоз головного эшелона и разбила несколько вагонов. Это не беда. Паровоз достанем новый и вагонов на станциях еще много. Главная наша ценность - храбрые и стойкие в бою люди. И чем больше в живых их останется, тем больше бойцов перейдет в следующие наступления на большевиков.
Утром 17-го января мы собирались нанести решительный удар по Каменской. Но получившие подкрепления из воронежских красногвардейцев большевики в сумерках сами перешли в наступление. Взятый конниками Грекова пленник докладывал, что против нас идет полторы тысячи штыков и две донские батареи. Нам плевать. Надоело бегать от одной станции к другой, ибо мы начинаем уставать и выдыхаться. А потому готовы встретить красных со всем нашим радушием, остановить врага, а затем на его плечах ворваться в так необходимый нам населенный пункт.
Начинается бой. Перед Северо-Донецким полустанком появляются густые цепи вражеских пехотинцев, а по правому флангу, в районе недалекой речушки, были замечены артиллерийские упряжки. Наша офицерская полурота лежит вдоль всего железнодорожного полотна, команды нам не нужны, и что делать каждый знает очень хорошо. Сначала подпустим большевиков поближе, отстреляем самых активных, и пулеметы нас поддержат. А как только противник запнется, иначе никак, он обязательно запнется, мы контратакуем. Единственная проблема - вражеские орудия. Но мы надеялись, что донские артиллеристы не будут слишком усердствовать, а их снаряды, как это уже не раз случалось, станут падать где-то в стороне. Однако появляется Чернецов, который эту ночь провел в Лихой. Есаул в перетянутом ремнями синем полушубке, жизнерадостный и розовощекий, неспешно прохаживается вдоль канавы, где мы загораем, и громко спрашивает:
- А что партизаны, сходим в атаку сразу, не дожидаясь пока красные в гости придут?
Ноги сами поднимают меня с промерзшей земли, а ладони пристегивают к винтовке штык. Слева и справа, тоже самое делают остальные бойцы нашего отряда. Молча, без криков и песен, быстрым шагом мы идем навстречу врагам. Наш напор силен и стремителен, мы уверены в своей правоте, и когда до красных оставалось метров тридцать, они останавливаются. Враги, словно стадо баранов, мнутся на месте, и тут, не сговариваясь, мы берем их на горло.
- Ур-ра-а-а! - разносится над полем наш рев, и отряд переходит на бег.