— Посмотрим.

— А если она пригласит своего папочку?

— Марез? Я против него ничего не имею.

— Но он многое имеет против тебя, и ты знаешь почему. Эвелина не страдает избытком деликатности.

Короче, я высадил Берту перед ее домом и возвратился к себе. Мое нервное напряжение спало, я чувствовал себя почти счастливым, как будто начинающаяся неделя должна была принести мне что–то приятное. Как я мог это предвидеть?..

По привычке я сразу включил автоответчик, ничего важного, всякая мелочь. Позвонил Массомбру, его агент дремал в засаде, а Эвелина, казалось, испарилась. Но Массомбр, со своим вечным оптимизмом, надеялся вскоре установить контакт. Я в сердцах бросил трубку. Где она провела ночь? С кем? Еще один день пропал из–за этой дуры. Я некоторое время метался из гостиной в спальню, неспособный принять какое–либо решение. Потом вспомнил, что мне нужно поговорить с Галуа, и спустился в процедурный зал. Мне принадлежит весь дом. Я устроил в нем что–то вроде клиники: первый этаж отведен для гидротерапии и массажа, второй оснащен самыми современными физиотерапевтическими аппаратами. Сам я живу на третьем, а еще надо мной остаются незанятые комнаты. Моя секретарша Николь вся в работе, зажала трубку телефона между ухом и плечом, перед ней открытый журнал записей. Как глухонемой, произношу по слогам одними губами: «Га–лу–а». Не переставая говорить, она показывает на потолок. Смотрю на часы: четверть двенадцатого. Лучше всего пригласить его пообедать. Захожу к Галуа, он лежит на столе, поднимая и опуская груз, прикрепленный через замысловатую систему блоков к ноге.

— Как самочувствие?

— Гораздо лучше.

Хорошо. Нет нужды выкладывать сразу мое предложение. У Галуа есть все основания надеяться на скорое возобновление тренировок. Мое предложение пообедать он принимает не без удивления, У нас хорошие отношения, но близко мы не знакомы. Стараюсь не принимать таинственного вида, но веду себя как человек, предлагающий сделку, выгодную сделку. Вот почему я не стал дожидаться кофе, чтобы начать говорить о новых лыжах, уверенный, что они сразу же его заинтересуют.

— Я сам их опробовал. Ручаюсь, что эти лыжи благодаря еще секретному материалу скользящей поверхности… слушайте, даю слово… совершат революцию. Понимаете, к чему я клоню?

Явно воодушевленный Галуа тем не менее из осторожности молчит. Я — сама сердечность, сама благожелательность — подливаю вина в его бокал.

— Мадам Комбаз, извините ее, не смогла прийти. Она была бы счастлива, если бы вы согласились дать нам ваше экспертное заключение. От вас требуется простая консультация и, разумеется, не бесплатно.

— Из–за своей лодыжки я еще инвалид и никак не представляю себя в роли испытателя, — смеясь, отвечает Галуа.

Здесь я вынужден перестать писать, так трясется моя рука. Быстро принимаю с водой чудодейственное лекарство. Через несколько минут чувствую, что паника утихает. Как странно, но на протяжении этого дня у меня не было ни малейшего ощущения, что я переживаю исключительные минуты.

Галуа смеется, он отказывается только для проформы. Я настаиваю.

— Если вы согласны (а вы уже согласны, не так ли?), вас отвезут в Изола без излишней огласки. Никто вас не увидит, вы сами выберете удобное время, сами будете распоряжаться собой. Но одно условие: если кто–нибудь случайно заинтересуется лыжами, скажете, что это обычные лыжи «комбаз», они есть в продаже. С самым естественным видом, как что–то само собой разумеющееся. И до возвращения храните молчание.

— Ого! — смеется Галуа. — Какая таинственность! Я искренне хочу, чтобы этот новый материал действительно оказался высококачественным, но тем не менее это всего лишь лыжи.

— Хорошо, хорошо. Сначала испытайте, а потом будем решать. Если вы согласны, мадам Комбаз предложит вам… но здесь я умолкаю.

У Галуа крупная голова с резкими чертами обветренного лица спортсмена, проводящего много времени на воздухе. Он не привык торговаться и внезапно становится серьезным.

— А вы не водите меня за нос? — отдергивает он руку, готовую скрепить сделку.