На деревенской площади, смешавшись с крестьянами, собравшимися, чтобы потолковать о том о сем, он рассказывал о прошлом своего рода, когда-то знававшего, по его словам, лучшие дни. Деды его, оказывается, были так богаты, что даже имели собственных крепостных.
Многие, наверно, и не знают, что в далекую старину в Грузии встречались крестьяне, владевшие крепостными!
— Кто ж не слыхивал, какими богатеями были мои деды и прадеды? Среди крестьян таких редко и встретишь! Крепкая семья, нерушимая, как скала, дом, полный достатка, — все в поте лица, честным трудом добытое… Закрома ломятся от хлеба, всякой снеди полно в кладовых, на семена отдельно отборное зерно, кувшины в марани — полны вина! Прапрадед мой «Пехдида» — «Большая нога» шестьдесят голов одних буйволят в стадо выгонял! Собственного плугаря держал, особого виноградаря, своего пастуха!
— Вы на меня так не глядите, ребята! Все у нас было домашнее, свое: и холст, и рядно, и сукно, а уж ковры и джеджимы ткались десятками. Мыло, и то дома варили. И масло из подсолнуха выгнетали — не видали у нас во дворе старые жомы и маслобойные жернова? И в Агзеван гоняли арбы за каменной солью. И в Сальяны ездили за рыбой. Вы на меня так не смотрите, ребята! У нас перед домом каменная соль грудами громоздилась — хоть башню из нее складывай! В погребе меха, набитые икрой, сыром, маслом топленым…
— Хоть бабушку Тавтуху спросите, ежели не верите! Когда она в наш дом невесткой пришла, дед мой на свадьбе ее дружек сплошь икрой угощал — подносил им полные чашки, с верхом! Вы на меня так не смотрите, ребята! Жизнь у нас в доме кипела… Всего было в избытке! Да только мы свое отпировали, истратили дарованное нам судьбой богатство, не сумели сберечь. Вот и остались ни с чем! Что ж тут поделать? Вы на меня так не смотрите… Вот оно что!
Правду говорил Чикотела или нет, никому было не ведомо. Бабушка Тавтуха, столетняя, замшелая, выжившая из ума, глухая старуха, в свидетели не годилась. А больше никто никогда не заикался о былом богатстве рода Чикотелы. Да и какое было дело людям до чужого, да еще исчезнувшего богатства! Сказано, чужой чужого покойника будил — думал, что спит!
— Это он грезит наяву! — улыбались соседи. А между тем прислушивались к рассказам Чикотелы и в душе верили ему.
Однако главным предметом разговоров Чикотелы, к которому он постоянно возвращался, был Чирик и тяжба с ним. «Чирик хочет присвоить мою землю!» — твердил он.
— Горит у меня душа — точно табак в трубке, тлеет внутри. Одолели меня Чириков виноградник, передвижка межей, спор из-за клочка земли! Не могу я молчать, не могу не бороться с ним! Не пройдет беда безбедно, коли цел бедовый корень! Вовремя надо водой огонь заливать!
Бедняге Чирику было вовсе не до тяжб и ссор — да и не понимал он, чего от него хотят… Но зависть неодолима! Зависть и злоба овладели сердцем Чикотелы.
Раньше, говорят, плевел в пшенице никогда не бывало. Но однажды кто-то проходил мимо соседского гумна, глянул на высокую кучу зерна, одобрительно покачал головой… Потом взял из кучи горсть пшеницы, и тут шевельнулась у него в душе зависть. Зерно он бросил обратно в кучу — но горсточка эта превратилась в плевелы, и сорное зерно выросло вместе с новым урожаем. С тех пор развелись плевелы на полях и угнездилась злоба в человеческом сердце.
Спор Чикотелы с Чириком был из-за границы Чирикова виноградника. Участки у них были смежные, и Чикотела считал сопредельную полоску соседского сада своей.
— Наши угодья поровну отмерены, а он средь бела дня прирезает себе мою землю, засаживает ее лозами, лезет ко мне во двор — ну, просто нож к горлу приставил! Но не будет этого! Сквозь игольное ушко протиснусь, а не дам ему своего добиться! — выкрикивал Чикотела грозные и ядовитые слова.
А между тем совесть у Чирика была чиста. Все то, в чем обвинял его Чикотела, ему и во сне не грезилось. Всякий раз, как завязывалась между ними перепалка, Чикотела выносил из дому какую-то длинную, пожелтелую, намотанную на кизиловую палку бумажную полосу, — он называл ее «утвердительной грамотой» — и, потрясая ею в воздухе, вопил в исступлении:
— Здесь все прописано — какие промеж нас настоящие рубежи и грани!
В купчей крепости и в самом деле были обозначены границы усадьбы:
«Со стороны горы — две осины, что растут над ручьем; граница снизу — молодой дубок. Дальше вниз — большие орехи, а еще пониже — три тутовых дерева. Это и есть границы. Вровень с ними, на берегу реки, еще две осины от одного корня».
Поди и ищи сейчас, через двести лет, те осины — парные, от одного корня, — тот дубок, те большие орехи, те тутовые деревья! Да от них и следа, и памяти уже не осталось! Ведь купчая была писана во времена царя Ираклия… Простодушные ее составители, сами о том не подозревая, двести лет тому назад положили начало вражде двух соседей. И хотя, по их словам, грамота была составлена «по правде» и «без пристрастия», и притом «накрепко и навечно, неизменно, неоспоримо, бесповоротно и окончательно», и силу имела «для правнуков и потомков», — именно эта нелепая купчая крепость стала причиной раздора между соседями. Ведь она, эта грамота, спутала все границы и межи!
Вот из-за этой злосчастной границы между виноградниками цеплялся к Чирику крохобор Чикотела. В своем озлоблении он был готов на все — не гнушался и неприглядных путей. Вечными сварами и руготней он донял, например, беднягу Чирика так, что тот не выдержал и срубил огромное ореховое дерево, бросавшее тень на соседские владенья…
Однажды забрела в виноградник к Чикотеле молоденькая соседская курочка-несушка; Чикотела пришиб ее колом. В другой раз он по злобе срубил под корень пять кустов Чирикова «будешури», протянувших свои побеги над его кровной землей!