Идеал и предмет нашей работы, и цель развития и распространения культуры – в том, чтобы эта «нация» или этот «интернационал» достойных людей, превосходящий другие «нации» качественно, превзошел их, наконец, и количественно, – иначе говоря, чтобы все люди или большинство их стали подлинно достойными звания человека.

«Устраните понятие Бога, – понятие этического все же остается, как остается и проблема нравственного совершенствования» (Отто Вейнингер).

Закон нравственности, а, следовательно, и закон совершенствования – обязательный закон. Совесть, лежащая в основе закона нравственного, это – поистине наш «царь и Бог», это – все для человека, желающего быть достойным своей принадлежности к роду человеческому. Говорят, что у животных нет совести и что этим именно они отличаются от человека. Неправда, даже и у животных, – кошек, собак, – есть совесть, хотя бы в смысле способности сознания своей вины, и мы это все знаем. Кольми паче в душе человека, царя творенья, совесть должна быть живым, неустанно действующим и предельно чутким духовным органом. Не играет практической роли, как решается в философии вопрос о генезисе чувства совести, о том, является ли она прирожденным свойством или же чувством и мерилом вещей, выработавшимся веками, с развитием нашего интеллекта и общественно-социальных отношений. Важно, чтобы совесть жила, росла и чтобы ветви этого дерева не теряли своей свежести и вечно зеленели. Только в этом – залог всякого, и прежде всего нравственного, прогресса. «Никто не обязан иметь высокий ум, – говорил друг Л. Н. Толстого философ и литературный критик Н. Н. Страхов, – и все обязаны иметь чистую совесть»⁵². Не будем этого забывать.

Нельзя не поддержать толстовских призывов к самосовершенствованию, но нельзя тут же не оговориться, что неверен был взгляд самого Толстого на самосовершенствование как на единое средство, единый путь достижения лучшей жизни для всего общества, путь, освобождающий человека от обязанности участия в общекультурной, государственной и общественной жизни, борьбе и работе. Участие это неизбежно.

Это первое. Второе же возражение Толстому можно сделать по поводу границ или конечных целей самосовершенствования. Захваченный спиритуализмом и ненавистью к плоти, Л. Н. Толстой-философ присовокупил к заповеди о самосовершенствовании своеобразное учение о стремлении к так называемому «недостижимому» идеалу. Учения этого я не разделяю. Более того, я считаю его скорее препятствием, чем помощью в деле самосовершенствования, поскольку оно отрывает человека от конкретной почвы и весь вопрос о самосовершенствовании переносит из практической в отвлеченную, рассудочную область.

Л. Н. Толстой советует назначать самый высокий, самый далекий, «недостижимый» и, в сущности, иллюзорный идеал, с тем чтобы все к нему «стремились».

Мне же хочется посоветовать назначать разумный, достижимый, лежащий в пределах человеческих сил и возможностей нравственный идеал, с тем, чтобы те, кто уже достиг его и чувствует стремление и потребность двигаться дальше, могли бы осуществить свое намерение, а те, кто исключительных задач, превышающих обыкновенные человеческие силы, перед собою не ставит, могли бы, по крайней мере, значительно повысить свой духовный, нравственный уровень и в согласие с ним привести и свою внешнюю жизнь.

Что же лучше, практичнее, искреннее? Думаю, что второй путь, потому что он не ломает того необходимого мостка, который должен существовать между идеальными нашими устремлениями и нашей практической, реальной жизнью, не оставляет наше воображение работать на холостом ходу, как маховое колесо со снятым передаточным ремнем, не создает трагедий и надлома, вызванных расхождением между идеалом и наличными силами и сознанием своего бессилия, «греховности» и «никчемности».

Идеал должен быть, но – не монашеский идеал отречения от мира, а живой, разумный и доступный, идеал нравственного овладения миром, преодоления в себе материального и психического хаоса, способности управлять собой, своими чувствами и желаниями.

Л. Н. Толстой больше всего боялся «спустить» идеал, подводить его к какой-то покоящейся основанием не вверху, а внизу норме. Я стою на той точке зрения, что основанием нашего жизненного идеала должны быть и верх, и низ, и земля и небо, и дух и тело, из взаимного излучения, влияния, сопоставления и учета значения которых должна быть выведена, в качестве нормы нашего поведения, разумная, отвечающая потребностям нашего духа и законам социальной гармонии, золотая середина.

Человек – это то, о чем читаем у поэта:

и для него должен быть создан закон не отвлеченно-духовный и не узкоматериальный, а духовно-материальный, психофизиологический, человеческий, жизненный, срединный.

Это «снижение» идеала гораздо более рационально, чем безответственное, отвлеченное взвинчивание его на недосягаемую для большинства реального, живого человечества высоту. Оно лишает возможности и лицемера оправдывать свою духовную леность и неподвижность тем, что он «по мере сил» стремится к «недостижимому» идеалу и что, в сущности, он вовсе уж не такой преступник, потому что идеал все равно «недостижим» и те, кто дальше его ушли по дороге к этому идеалу, все-таки, дескать, не менее далеко отстоят от него, от этого «недостижимого» идеала.

Толстой советует метить дальше цели, чтобы попасть в цель. И это он советует большинству людей! Средние люди (а их-то и большинство) не выдерживают этого. Последовав рецепту Толстого, они видят, что зарвались, отступают и в этом отступлении заходят даже далеко обратно за цель. А я советую бить в цель. Тогда попавшие в нее в ней и останутся. А немногие способные идти дальше, увидевши, что достигнутая цель, как низшая ступень, их не удовлетворяет, пойдут свободно и легко дальше. И ни у кого не будет надрыва, бесплодно пожирающего силы.

Неисчислимые бедствия произошли в мире оттого, что так называемые мудрецы, как Толстой, боялись «спустить» идеал. Люди рвались в возу не по силам (имею в виду хотя бы интеллигентов-добровольцев земельного труда в старых условиях), расстраивали силы, нервы и, по большей части, бросали воз. А другие предвидели наперед, что так и будет, и совсем не брались за воз и не пытались его везти, и оттого остались далеко от идеала философии середины, который, вероятно, могли бы выполнить. Третьи, самая ничтожная часть, продолжали тянуть воз: на них смотреть было жалко, и почти всегда и им самим себя было жалко.

Сторонники «недостижимого идеала» и бескрайнего идеализма говорят: «Да, это для тебя мир хорош, потому что требования твои малы, потому что ты мещанин духом, а для людей роста выше среднего и для людей великих мир – это болотная лужа, и высокий, “недостижимый” идеал им нужен для того, чтобы не задохнуться в ней».

Все это – слова! Идеал должен быть, но такой, который бы, действительно, преображал и возвышал нашу жизнь. Болото жизненное должно быть осушено, а это дается только нравственным напряжением и целесообразной творческой деятельностью.

Прочел сегодня «Круг чтения» за 29 февраля, как раз о «недостижимом идеале».