«Зачем я здесь? Чего ищу?»

Перед ним находилось грязное стекло. За стеклом горел свет, заливая женщину на скамейке – хотя, возможно, это был опущенный задний борт чьего-то пикапа. Она не была ни толстой, ни худой. На ней были кокосовые скорлупки вместо бюстгальтера и трико телесного цвета. Плавник висел на скамейке и блестел бирюзовой чешуей.

– Привет, – поздоровалась русалка. – Как поживаешь?

Тревис не ответил. Он опустил глаза на расширяющееся красное пятно у себя на животе – от движения шея вновь закровоточила, – а потом опять посмотрел на русалку.

Она разгладила морщинки на своем плавнике и спросила жизнерадостно:

– Ты откуда?

Тревису хотелось ответить. Хотелось быть вежливым. Но он не помнил.

– Я потерялся, – сказал он наконец.

У русалки по уголкам губ скользнула улыбка.

– А ты откуда? – спросил Тревис.

– Из Висконсина, – ответила русалка.

Рю бродила среди толпы, дрейфовала, позволяя течению тел нести себя за собой. Солнца не было, и свет исходил только от вольфрамовых красных, золотистых и зеленых фонарей карнавала. Они вращались и крутились, мерцая на фоне сгущающейся тьмы, пока на небе не виднелось ни звезд, ни луны. Мимо Рю скользили руки, толстые и тонкие, они направляли ее, а она наслаждалась каждым ощущением плоти, каждым нежным трением людского безразличия, полумрака. Никто из них не знал, чего они касались, лишь немногие оглядывались, озадаченные холодом ее предплечий или локтей. Неуловимым холодом мимолетной смерти.

«Или, может быть, – думала она, – дело в моем платье, ведь оно в крови».

Она пробиралась сквозь тела, давая им нести себя, позволяя ритму толпы перемещать себя туда, где ей нужно было оказаться, точно так же, как позволила времени, собственной воле и родству между ее кровью и его привести себя сюда, из совсем недавней темной пустыни к нынешнему свету карнавала. Прошлой ночью она закрыла глаза, когда померк свет задних фар его кемпера, и позволила своему сознанию вклиниться в его, подавила ту незначительную сущность, коей был Тревис, и коснулась бесконечности, заглянула за границы дня и ночи. Настолько велика была ее потребность, ее воля. Она слышала его и видела свет, который сулил следующий закат, пусть сам Тревис ничего об этом не знал, и это дало ей понять, что во вселенной неуместна ни случайность, ни удача, что вселенная являет собою часы, отсчитывающие время до окончательного итога. Когда солнце поднималось над горизонтом, знаменуя приход утра, она стояла на обочине. И пока свет подкрадывался все ближе, ее подобрала проезжавшая мимо фура, в чьей кабине Рю нашла спасение от наступавшего дня. Дальнобойщик, в отличие от последнего, показался ей таким вкусным, таким сочным, теперь, при ее новообретенном знании о том, что все на свете следует своим собственным замыслам.

«Я сильнее тебя, Тревис Стиллуэлл, и я заставлю тебя расплатиться за то, что ты совершил».

Рю чувствовала его. Он был рядом. Истекал кровью. Угасал. Погибал смертью того, кто уже мертв. Еще и подстреленный, поняла она. Он отправился искать женщину с мальчиком, но уже про них забыл. Вовремя он их уже не найдет.

«А я найду».

Рю прислонилась к дереву на берегу озера и, закрыв глаза, почувствовала, как он движется сам по себе, услышала, как замедляется стук его сердца – в такт с ее. Крики детей и металлический скрежет затихли, и остались только они вдвоем – она и Тревис. Она была у искусственного озера, отражавшего ярмарочные огни, а он – в темном затхлом шатре, перед женщиной с бирюзовым плавником. Рю открыла глаза и рассмеялась. Прикрыв рот ладонью, как маленькая девочка. Затем оттолкнулась от дерева и подошла к кромке воды. Посмотрела на павильоны с животными, подвесную канатную дорогу и музыкальную сцену на другом берегу, и на нескончаемую толпу, которая стекала по дорожкам, точно медленная кровь в умирающем теле. «Висконсин», – подумала она и рассмеялась снова.

Она их увидела.

Мать с сыном – они сидели за столом для пикника меньше чем в пятнадцати футах от нее.