– Кто такой Тревис Стиллуэлл? – спросил Сесил примерно за четвертой бутылкой.

– Одинокий, растерянный человек, – ответил Ридер. – Живущий призраком после того, как вернулся с войны. Во всяком случае, если основываться на том, что он рассказал мозгоправу в Уичито-Фолс.

Док все записал. Перед госпиталем Стиллуэлл четыре-пять лет слонялся по дневным работам вроде разгребания горячего асфальта на парковках рядом с мексиканцами, ночевал в съемных комнатах в Форт-Уорте, Далласе, кишащих тараканами, с потрепанной мебелью, ел хлопья с тостами, сгоревшими на вертелах из распрямленных проволочных вешалок, с подогретыми банками чили, купленными за наличные. Годами он словно пытался исчезнуть, пока от него не осталось практически пустое место. Он не водил машину, потому что столько прошагал сквозь ад войны, что доверял теперь только своим двоим. Когда он заговаривал с кем-то о войне, у него дрожали руки, поэтому говорил он редко.

«Он не говорил, – процитировал Ридер, – потому что не разговаривал».

– Вот же фигуристое дерьмо для потного старикашки с кетчупом на галстуке, – заметил Сесил.

Солнце село. В полях стрекотали сверчки, в камышах квакал хор лягушек.

Всюду вокруг озера загорелся свет.

В итоге – только пустота, сказал Ридер Сесилу. Какое-то дурное семя, посаженное глубоко в него, когда он был еще мальчишкой. И он всегда его чувствовал. Знал, что оно присутствует. Как дефект в древесине. Искривление, свищ. Изъян, который разрушал все целиком и от которого нельзя было никак избавиться.

– Фигуристое дерьмо, – повторил Сесил.

– Я тебе когда-нибудь рассказывал, – спросил Ридер у Конни, очнувшись ото сна на пассажирском сиденье пикапа, когда за окном «Шевроле» мелькали огни Уэйко, – что я продал отцовские инструменты?

Конни покосилась на него из-за руля. Он подумал о том, как она была прекрасна, глядя на ее длинные темные руки, на изгиб грудей под платьем. Ее глаза были полны любви и жалости.

– Он хотел научить меня своему ремеслу, но у меня не ладилось…

– Это же было его ремесло, а не твое, – сказала Конни.

– У меня никак не получалось нормально работать на станке. Руки неловкие, не то что у него.

– Давно ты таким не был.

– Прости.

– Тебе незачем извиняться, любимый.

– Хочешь, я сам поведу? – спросил он, стараясь сесть ровнее.

Она рассмеялась.

Ридер закрыл глаза.