– Мне нужно кое-что вам сказать, мистер Стиллуэлл. И нужно, чтобы вы меня услышали.

Он смотрел на нее, не моргая. Выжидая.

Аннабель набрала воздуха в грудь. Она решила не упоминать о том, что ее воспоминания застлал туман, который, знала она, навлек на нее он. Она читала о гипнозе, о месмеризме, играх разума, но тут дело было более темное, неправильное. От этого оставался след – как пятно, которое она никак не могла смыть. И не могла придумать названия. Нечего было и пытаться. Обо всем же остальном она ему рассказала. Рассказала, что ей было все равно, где он был и что делал, но он принес в ее дом насилие, и с этим она мириться не могла. Она рассказала ему о том, что проработала полгода на ночной смене в неотложке в Фрот-Стоктоне. И обо всех ковбоях, которых привозили туда с ножевыми ранениями. В ножевом ранении, сказала она, не было ничего особенного.

– Но такого, что у вас, я не видела ни у кого, – сказала она. Она рассказала ему о том, как ее отца за руку укусил паук-отшельник, и она видела, что с ним происходило, и это было отчасти схоже с тем, что сейчас случилось со Стилуэллом. Не слишком, но отчасти. – А в день, когда я видела вас без повязок, – продолжила она, – я могла бы подумать, что у вас проказа.

– У меня не проказа.

– Нет. Не она. Но все равно что-то в вас прогнило. – Аннабель немного покачалась в кресле, почти забыв о ноже, который держала в руке. – Может, это и не совсем по-христиански, – сказала она, – но видите ли, мистер Стиллуэлл, какую бы я ни испытывала жалость к человеку, которому где-то не повезло, или сколько бы мне ни требовалось сделать здесь работы со всяким хламом, сейчас это не имеет значения. Потому что сейчас, понимаете ли, мне следует подумать о сыне.

– Матери мальчика только о нем и стоит думать, – сказал Стиллуэлл.

– Легко сказать, когда вы не на моем месте. – Аннабель подошла к своему бюро и открыла ящичек, чтобы достать пару мужских джинсов и серую футболку. Положила их, не разворачивая, на кровать.

– Послезавтра я устраиваю Сэнди день рождения, – сказала она. – Мне нужно, чтобы до тех пор вы уехали.

Ковбой опустил глаза на покрывало.

Она оставила его одного, унеся нож с собой.

Облаченный в одежду Тома Гаскина, Тревис вышел в коридор, где стояли его еще не высохшие сапоги, приставленные каблуками к плинтусу. Шляпа была надета на них. Он поднял вещи и вышел в гостиную. Телевизор показывал одни помехи. Аннабель лежала на диване, свернувшись под самодельным одеялом. Она взглянула на него, но отвела глаза, ничего не сказав, просто уткнувшись в телевизор. Он подумал спросить ее про нож, но предпочел этого не делать и вышел в ночь, где увидел свой «Роудраннер», припаркованный на холме за мотелем. Он чувствовал слабость и голод, с каждым шагом его бедро и бок отчаянно пульсировали.

В кемпере он не увидел крови – только застарелые темные пятна на матраце.

Очищен. Обновлен.

Он сел в кухонном уголке и задумался о том, какие перед ним лежат пути.

«Никакие то не пути, – простонала Рю из тени его спального места. – Мы уже на грани, Тревис. Я не хочу быть такой медленной, не хочу быть вечно шаркающим созданием. Я не могу так жить. После того дара, что я тебе дала, вот так ты мне хочешь отплатить?»

Тревис не обращал на нее внимания. Его желудок болел сильнее, чем зашитые раны.

«Ты слабак, – прошипела Рю. – Из-за тебя мы оба ослабли».

Температура в кемпере стала падать, и вскоре с каждым его выдохом вырывалось облачно пара.

«Теперь я понимаю, Тревис, – продолжила Рю. Ее сухой надтреснутый голос был полон яда. – Теперь я понимаю, почему мамочка тебя бросила».