«Вот бы на наш факультет такого парня! - восторженно думала Наташа.- С таким не соскучишься». Она вместе с Вадимом задорно повторяла припев песенки про черного кота:

«Пой, пой, пташечка…» - сердито твердил Шатров и клятвенно решал, что наедине их не оставит.

Когда подошли к черемуховому распадку, Орлецкий повернулся лицом к ручью и запел «Бирюсинку». И Наташа вдруг поняла, что это не для нее он играл на аккордеоне и пел. Она вся сникла, притихла и заторопила:

- Пойдемте в палатки. Я хочу спать.

- Рано еще,- попробовал удержать Орлецкий.

- Тогда до свиданья.

Выждав, пока Шатров и Орлецкий смолкли в палатке, Наташа переобулась в резиновые сапожки, тихо выскользнула из своей палатки и неслышно, на цыпочках побежала к черемуховому распадку. Зачем она это делала, Наташа не представляла. Но и улежать в постели не могла. Ей вдруг показалось, что в эту ночь навсегда отвернулось от нее счастье. Уже ничего нельзя поправить. До нынешней ночи теплилась надежда, что какой-нибудь случай повернет к ней сердце Сергея. Она в это верила наперекор всему. Иногда его взгляды выражали тепло, иногда в его словах прорывалась ласка… Наташа брела по крохотному ручейку, разбрызгивала студеные струйки, раздвигала низко нависшие белые кусты и задыхалась от черемухового настоя. «Где же они? Может, окликнуть?» - сгорая от стыда, терзалась Наташа, идя вверх по ключу. Забыв о медведях, она безбоязненно углублялась в чащу.

Наконец Наташа выбралась из распадка на косогор и заметила первый проблеск луча над горами на востоке. Стояла необыкновенная тишина, словно оберегавшая младенческий утренний сон каждого листика, каждой травинки. И вдруг произошло чудо.

Будто невидимый дирижер взмахнул палочкой: все вокруг зазвенело тысячами трелей, пересвистов, воркованья. Черный дятел в красной шапочке проиграл на сухой высокой сосне барабанную дробь. «Чур-чур-чур-чи»,- затрещала пеночка. Сидевший на вершине лиственницы лесной конек, взлетая круто вверх, закричал торопливо, а затем, плавно опускаясь на соседнюю вершину, пропел медленную нежную песню. И снова повторил с таким же искусством. А кукушки свое. Сколько их, и как отчетливо звучит их «ку-ку»! Дрозды, зяблики, синицы вплели свои переливчатые серебряные голоса в неумолчный лесной хор.

Наташа поворачивалась то в одну сторону, то в другую и не могла наглядеться и наслушаться. Такого утра она еще никогда не встречала. Отныне ей захочется снова и снова видеть это. Теперь навсегда привязано ее сердце к этой полянке, к этим рябиновым и черемуховым распадкам и синеющим вдали горам. Только кто разделит с нею эту радость? Ей вспомнилась мудрая присказка Кыллахова: «Рыбе нужна вода, птицам - воздух, а человеку - вся земля и все небо». Обнять бы сразу всю землю!

Где-то рядом тенькнула балалаечная струна и смолкла. Наташа побрела по росистой траве и вскоре разглядела под одиноким деревом посреди поляны Кирьку, замаскировавшегося ветками горной березки. Он сидел, припав спиной к дереву, в руках держал балалайку, а голова чуть не касалась колен: спал. На суку над головой висела мало-пулька. Стреноженная рыжая Арфа дремала стоя около погасшего дымокура. Через какой-то промежуток Кирька опять тенькнул: мол, не спим, бодрствуем, продолжая сладко посапывать.

Наташа не стала будить паренька. Она присела в сторонке на поваленном полусгнившем стволе лиственницы. На увешанную сережками горную березку прилетела маленькая красногрудая зорянка, уставилась бусинками глаз на разгорающуюся зарю и издала тихие переливчатые звуки. В них не было ни ритма, ни мелодии, но и они были приятны в это весеннее утро. Наташа взглянула на птичку. Грудка ее золотилась, освещенная зарей, и можно было подумать, что именно эта скромная птичка зажгла сияющую в полнеба розово-золотистую зарю.

- Здравствуй, Наталья,- послышалось сзади тихое приветствие Ксенофонта.- Видишь, как тебя тайга полюбила. Вон какое утро дарит,- сказал он с добрыми нотками в голосе, не слезая с усталого коня.

Кирькиного слуха коснулся говор. Еще не проснувшись, он тренькнул на балалайке и только после этого вскочил. Он никак не мог открыть глаза и понять, кто же его обнаружил при такой маскировке.

Разглядев старика и улыбающуюся Наташу, парнишка малость смутился, но ненадолго.

- Ч-чудаки вы,- удивленно покачал Кирька головой.- Х-хорошо, я не спал, слышал, как вы подошли. А то бы пальнул, п-пожалуй.

Кирька до хруста в плечах потянулся. Прищурив один глаз, другим оглядел зарю и сквозь зевоту распорядился:

- П-попасите, если выспались. Я п-пошел в палатку досматривать сны.

Он прихватил ружье и направился под гору, где за кустами цветущих рябин светилась синевой широкая речная гладь с отраженными на ней белыми облаками и розовыми пятнами зари.

- Однако, Наталья, теперь Туркулан можно рукой достать,- тепло проговорил Кыллахов, указывая на белые ледяные кручи.