Как быть? Совесть подсказывает: «Позови товарища, запишите точно, где обнаружена россыпь, в каких породах. Потом расскажите остальным. Придется всем сюда явиться, прокопать несколько шурфов».

Но у совести голосок тихий-тихий, Кирька с трудом его слышит. У жадности, у той горло как у голодного ворона. «Ну и дур-рак! - каркает в оба уха жадность.- Купишь себе пальто с отложным воротником, шапку-пирожок, узенькие, как у Орлецкого, ботинки, костюмчик с иголочки…»

«Т-то-это, я месторождение не стану утаивать,- решил Кирька,- а самородки все-таки припрячу… Я же их откопал».

Но куда их деть? А, в носок сапога! Сапоги у него на-вырост, шапку можно затолкать, не то что крохотный узелок с золотом. Кирька шустро разулся, сунул узелок в носок сапога и, намотав портянку, спешно стал натягивать сапог, да руки дрожали, никак не получалось.

- Переобуваешься? - спросил возвращавшийся со связкой рябчиков Шатров.

- П-портянка скаталась, будь она неладна.

Не поднимая глаз, Кирька еще нагреб породы, небрежно промыл.

- П-пензенские песочки,- доложил Кирька, что означало на старательском языке: пусто.

Шатров выпотрошил рябчиков, сварил ужин. Угощает Кирьку лучшими кусками, как змий с добротой своей в душу лезет. Неудержимо хочется Кирьке признаться, а жадность: «Дур-рак!»

- Ну, я ложусь спать,- сказал Шатров и спокойно завернулся в одеяло.

«Тебе красота, можно дрыхнуть,- завидует Кирька Рому.- А меня, чую, затрясет эта самая золотая лихоманка».

Выбраться бы только на прииск. Там он для вида пороется с лотком в старых отвалах и припрет золото в кассу. Не забыть бы только это местечко…

Стемнело. Снова хлестанул дождь. Но под елью суше, чем у Метелкиных в халупе. Только земля сильно пахнет глухариным пометом. Видно, они тут часто ночуют. Не вздумал бы краснобровый ночью шлепнуться на спящих. С перепугу всякая чепуха может приключиться…

Утро выдалось хоть и светлое, а сырое. Неподалеку кусты голубики все мокрые. На каждой белой ягодке прозрачная капля висит, вспыхивает на солнце. Ручей бугрится мутной водой. Ром, лениво потягиваясь, сквозь зевоту говорит: надо бы переедать, пока подсохнет тайга, вода в ручье спадет. Кирьке все это до форточки, ему надо поскорее увести отсюда глазастого цыгана, чтобы не раскрылась тайна. Хитрит Кирька, торопит товарища, мол, потеряют их, чего доброго, искать кинутся.

- Пошли так пошли,- согласился Шатров и поднял голенища резиновых бродней. Кирьку-торопыгу пустил вперед. Идет сзади сухонький, насвистывает -весело. А Кирька в мокрых кустах, и травах на первой же версте выбродился по грудь. Да еще узелок в сапоге сдвинулся, волдырь натирает, ходу не дает.

Зашли в высокий осинник. Рубцеватые стволы у старых осин в три обхвата. Ветра нет, а округлые листики на длинных черешочках покачиваются, трепещут. Кирька доподлинно знал со слов бабушки, что осины боятся страшного суда: на осиновом кресте Христос повешен.

- Привал! - сбрасывая тяжелый рюкзак, предложил Кирька.

Поглядел Кирька на Шатрова и диву дался: забрал за-чем-то Кирькино ружье и ходит меж осин, что-то выискивает вверху, аж голову запрокинул.

- В-ворон считаешь? - съязвил Кирька.

- Сучок понадежнее ищу,- откликнулся Ром.