Сержант собирался исполнить требование, когда услыхал в коридоре голос вахмистра.

— Клянусь телом дохлого кита! — кричал он. — Куда запропастился этот скотина Рибо? Все они исчезают сегодня утром! Рибо! Рибо!

Сержант бросил на нары хлеб и выбежал из карцера, захлопнув дверь, а ключ опустив в ягдташ.

— Ну, расходился любитель тухлых китов! — заметил тосканец. — Сегодня переберет всех — и китов, и тюленей, и медведей, и львов.

— Тише, — сказал граф. — Послушаем.

Но до них донесся только поток ругательств; затем в коридоре воцарилась тишина, будто разыгравшаяся ярость вахмистра вдруг улеглась.

— Я ужасно боялся, как бы этот скотина вахмистр не вздумал пожаловать к нам, — сказал тосканец. — Произошла бы катастрофа: от его взгляда не укрылась бы выломанная решетка.

— Пошли он к нам какого-нибудь другого надзирателя вместо этого славного Рибо, он, наверное, зашел бы посмотреть, закованы ли мы, как дикие звери, — заметил мадьяр. — К счастью, он доверяет Рибо, принимая его за нашего мучителя, между тем как Рибо втихомолку мирволит всем арестованным и, когда только возможно, дает им возможность бежать.

— Да, Рибо порядочный человек.

— Он провансальский дворянин, также потерпевший крушение в жизни. Из него никогда не выйдет палач.

— А хлеб Афзы?

— Совсем забыл о нем, — сказал граф.

— Зачем она послала его тебе? Вероятно, бедняжка думала, что мы голодаем.

— Называй ее графиней Сава, — сказал мадьяр с грустной улыбкой и глубоким вздохом.

— Я всегда помню, что она твоя жена, — ответил тосканец. — Право, к лучшему, что я проглотил бриг отца, потому что иначе сделался бы адвокатом и самым натуральным ослом из всех, какие пасутся на земном шаре…

Несмотря на всю серьезность положения, граф не мог сдержать улыбки.

Он устроился поудобнее и взял хлеб. Ему, как и Рибо, сразу бросились в глаза две дырочки, заклеенные какой-то темной массой вроде воска.

— В хлеб что-то спрятано, — сказал он.

— Должно быть, ножик? — сказал тосканец, с напряженным вниманием следивший за всеми движениями графа.

— На что он нам?