Непосредственные исполнители преступных актов рассматривают своих жертв как изгоев из вселенной, где действуют морально-нравственные категории и обязательства. Так как их «оппоненты» олицетворяют зло, они находятся на неправильной стороне и «вообще плохие», права человека к ним неприменимы, они
Когда рассматриваемое «правым» дело приобретает первостепенное значение, часто возникает полное пренебрежение к ценности человеческой жизни. Даже индивидуумы, которые не рассматриваются в качестве опасных врагов, могут уничтожаться без разбора. Инциденты массовых убийств гражданских лиц, имевшие место во всем мире, или взрывы бомб, типа произошедших во Всемирном торговом центре[319] в Нью-Йорке или в федеральном административном здании в Оклахома-Сити, осуществлялись для того, чтобы сделать некие политические заявления или подорвать позиции правительств. Безымянные жертвы при этом рассматривались как расходный материал: их значимость для террористов заключалась лишь в том, что они своими смертями способствовали «великому делу борьбы».
Как часто войны и массовые убийства происходили из-за того, что преступники были убеждены, будто следуют более высокому моральному кодексу, который в их головах сводит на нет сочувствие к жертвам? В отношениях между и отдельными людьми, и группами чувство морали трансформируется в идиосинкразическое понятие справедливости, которое может исключать озабоченность чем-либо, что важно для других. Сербы, бывшие непосредственными исполнителями резни в Боснии в 1994–1996 годах, считали, что они руководствуются кодексом справедливости – потому что мусульмане якобы поддерживали массовую резню сербов хорватами-усташами во время Второй мировой войны[320]. Эти обвинения являлись ложными, как было известно сербскому руководству, но рядовые солдаты поверили в них. Классовые войны в Советском Союзе, Китае и Камбодже обосновывались и оправдывались тем, что ранее привилегированные классы угнетали и эксплуатировали пролетариат. Поэтому базой массовых казней стал законодательный принцип наказания за правонарушения.
Моральные концепции справедливости и неравнодушия
Гуманистический кодекс, универсальная концепция человечности в отношении себе подобным является противоядием к жестким подходам, характерным для трайбализма, национализма и эгоцентричной морали. Если ценность человеческой жизни считается выше соображений политической или социальной идеологии, становится труднее вести себя вредоносным образом.
Внутри человека могут звучать разные голоса, отражающие разные морально-нравственные аспекты. Возьмите, например, отца, гордящегося дочерью, которая получила наивысшие оценки среди одноклассников; он хочет как-то ее похвалить и поощрить. Справедливость требует, чтобы ей досталась бо́льшая награда, чем ее младшему брату, успехи которого в школе оказались весьма скромными. Но необходимость оказать поддержку и выразить сочувствие младшему ребенку, вероятно, умерит проявления энтузиазма отца по поводу результатов дочери, если брату пришлось сильно постараться и приложить большие усилия, чтобы просто перейти в следующий класс, а он и так сверхчувствителен к сравнениям себя со старшей сестрой. Хотя применение одинаковых стандартов оценки результатов деятельности может и быть справедливым, это будет выражением открытого безразличия по отношению к какому-либо человеку и пренебрежения его чувствами, если такая оценка причинит ему боль без особой на то необходимости.
Работы детских психологов по вопросам морали изначально были сосредоточены на усложнении понимания того, что есть справедливость в голове у ребенка по мере взросления. Лоуренс Кольберг выделил шесть стадий нравственного развития, приводящих к кульминации – самой гуманистической версии справедливости[321]. Кэрол Гиллиган добавила к этому понятие небезразличия как не менее важного морального аспекта[322].
Обычная, общепринятая концепция справедливости, соответствующей основополагающим моральным принципам, сосредоточена на защите обособленности личности. Эта
Исследования показывают, что даже дети дошкольного возраста способны принимать решения, основываясь на представлениях о морали и нравственности. Им доступно понимание различий между проступками, носящими характер моральных трансгрессий, и другими формами предосудительного поведения, в особенности нарушением общепринятых норм. Они знают, чем отличается оплошность, которая вызовет у них стыд или смущение, от преднамеренной моральной трансгрессии, которая может причинить вред другому человеку. Дети в состоянии видеть отклонения от морально-нравственных норм, воспринимать их как нечто неправильное даже в тех случаях, когда над ними непосредственно не довлеет авторитет кого-то, кто имеет над ними некоторую власть, или когда не существуют особые правила, запрещающие такого рода трансгрессии. Они также способны проводить различия между справедливостью и небезразличием; могут указать, когда имеет место нарушение прав, попрание справедливости и делается что-то нечестное, а когда – нарушение обязательств, касающихся отношений, ответственности и чувств[323].
Даже в очень раннем возрасте ребенок может чувствовать радость, когда оказывается способен помочь товарищу, и вину, когда он его обижает. Дети способны расценивать как «неправильное» эгоцентрическое поведение, когда, например, принимается решение пойти в кино, вместо того чтобы навестить больного друга; а также как «правильное» – когда они совершают разные общественно одобряемые поступки, например возвращают владельцу потерянную игрушку. Конечно, часто бывает, что даже если дети знают, как правильно поступать в определенной ситуации, их эгоистичные мотивы побеждают. И они часто весьма искусны в логическом обосновании того, почему в конкретном случае нужно сделать исключение из морального правила.
Следование моральному кодексу часто имеет свою цену, по крайней мере, с точки зрения затрат энергии на обуздание вредного импульса или принесения в жертву личной цели ради помощи кому-либо. Важным аспектом социализации юного члена общества является необходимость воспитания у него понимания ценности (в долгосрочной перспективе) его сознательных усилий по контролю над возникающими негативными импульсами или за «приходящими естественно» страстными желаниями. Со временем развиваются внутренние запреты, которые автоматически подавляют, например, импульс ударить другого ребенка или отобрать у него конфету. Контроль над своими враждебными или эгоистическими импульсами основан на соответствующих убеждениях, которые формируются в результате передачи их от других людей. Прямое наказание или, наоборот, награда обычно эффективны для формирования определенных убеждений в отношении приемлемого и недопустимого поведения. Самообучение, основанное на наблюдении за другими, авторитетными для ребенка людьми, такими как родители, тоже создает в голове структуру, способствующую повышению социальной мотивации и контролю за вредными импульсами. Наконец, люди просто воспринимают кодексы поведения, когда их информируют об устоявшихся правилах. Переживание стыда за свои ставшие известным другим людям ошибки и вины за вредные действия только обогащают формирующуюся психологическую структуру сознания.
Автоматическое ощущение эмпатии, которое может выработаться у человека, будет побуждать его заниматься чем-то общественно полезным или просто помогать людям. Если же эмпатия отсутствует, такое поведение может быть инициировано (и поощряться) ожиданием одобрения с внешней стороны или соображениями самоутверждения. В каждом таком случае у человека повышается самооценка как достойной личности.
Возможное сотрудничество снижает негативное восприятие различных групп друг другом. Шериф в своем исследовании описывает, как одиннадцатилетних мальчиков в летнем лагере разделили на две группы, и они участвовали в серьезном соревновании[324]. Ребята из одной группы воспринимали парней из другой с пренебрежением, что, в конечном итоге, вылилось в деструктивные акты, такие как набеги на спальни. Мальчики из проигравшей соревнование группы были деморализованы и начинали драться друг с другом.
Затем этот экспериментатор создал ситуации, требовавшие совместных действий обеих групп. В частности, заглох грузовик, и ребятам пришлось вместе его выталкивать. Им также довелось сообща чинить лопнувшую водопроводную трубу. В результате работы над решением общих для всех проблем у мальчиков развилось положительное отношение и к тем, кто состоял в другой группе. Другие исследования показали, что простое объединение людей само по себе не снижает уровень предвзятости, но способствует деятельности по достижению общей цели.
Альтруизм
Многие нити социальной ткани сплетаются вместе, чтобы сформировать такую черту, как альтруизм: сочувствие, забота, идентификация себя с не слишком удачливой личностью и доброжелательное представление о самом себе. Когда другой человек начинает явно выказывать признаки того, что он находится в бедственном положении или в опасности, это подталкивает потенциального помощника к действиям, способствующим выходу «жертвы» из затруднительного положения. Альтруизм проявляется в диапазоне от предоставления самых обычных, повседневных услуг до решений пойти на значительные жертвы или серьезные риски для спасения жизни других людей. Как правило, потенциальные или возможные потери от характерных проявлений альтруистического поведения вроде актов самопожертвования и рискованных действий намного перевешивают ощутимые выгоды, которые может получить от них оказывающий помощь. Иногда в качестве единственной награды за спасение жизни он получает только ощущение внутреннего удовлетворения от того, что поступил правильно. Ключевые компоненты альтруистического акта – уважение «спасателя» к человеческой жизни и викарное переживание им страха или страдания жертвы. Жертва и «спасатель» связаны друг с другом на уровне проявления общей человечности. Член какой-нибудь уличной банды, нарушающий ее правила и оказывающий помощь раненому «бойцу» вражеской группировки, рискует подвергнуться наказанию или, по меньшей мере, претерпеть выражения неодобрения со стороны «своих», одновременно не услышав даже «спасибо» от травмированной «жертвы». Его действие, не получившее вознаграждения, представляет собой акт чистого альтруизма.
Некоторые люди демонстрируют альтруистическое поведение лишь в границах своей группы. Например, солдат вызывается пойти добровольцем, чтобы осуществить опасную миссию в тылу врага. Религиозный фанатик-самоубийца взрывает на рынке пронесенную на себе бомбу в знак протеста против того, как обращаются с его сектой. События подобного рода являются признаками «узкого альтруизма». Индивидуум ограничивает свою готовность идти на личные жертвы, только если они служат целям специфической группы. Такой вклад в дело группы, ее успехи и процветание – в общем случае выражение в равной мере группового нарциссизма и альтруизма. Члены группы выказывают преданность общему делу, сотоварищам и готовность идти на риск или даже жертвовать своей жизнью, но им безразлична жизнь людей, находящихся «по ту сторону» линии, очерчивающей границы группы.
У большинства группировок боевиков – и религиозных, и руководствующихся политическими мотивами – имеется коллективный образ себя, своей группы как главенствующей в обществе, иногда откровенно являющейся «превыше всего». Они убеждены, что только им ведомо знание об истине, и испытывают пренебрежение к неверующим. Экстремисты, будь то воинствующие группировки, такие как скинхеды, или политическая элита режимов типа гитлеровской Германии, или сталинского Советского Союза, часто руководствуются собственными представлениями об идеальном мире, где контроль за всем осуществляет их группа или нация. Движимые грандиозными замыслами и мечтаниями, они стремятся раздвинуть границы подвластного им пространства через революции или внешние завоевания. Далекие от чувства сострадания, эти люди стремятся уничтожить свои жертвы. Их последователи объединяют личные желания власти и славы с желаниями лидера и «подпитываются» от экспансии и завоеваний.
Шовинизм народа, его империалистические устремления могут выступать под знаменем освободительной войны. В 1898 году американские войска изгнали с Филиппин тираническую испанскую власть, видимо, исходя из благих побуждений, но продолжили военную кампанию и пытались силой установить американский контроль над этой территорией. Продолжительная война вылилась в широкомасштабные убийства филиппинских повстанцев. Миссионеры жертвовали жизнью в разных уголках мира, пытаясь обратить язычников в «истинную веру». Такой «религиозный империализм» кажется альтруистическим, однако отчасти он обусловлен коллективным нарциссизмом религиозных «прозелитизаторов».
Групповой нарциссизм во многих смыслах является антитезой альтруизму. Боевики-экстремисты и революционеры делают упор на нематериальные институциональные ценности, такие как религия, родина и дом, и прибегают к насилию, чтобы обеспечить выполнение собственной программы. Исповедуя философию «цель оправдывает средства», они объявляют войну противникам и в своей группе, и вне ее. Внутренние несогласные и инакомыслящие преследуются как еретики и предатели, внешние противники – как враги. Личности последователей (единственно верного учения, которым руководствуется группа) подчинены целям группы, которые формулируют лидеры. В этом контексте их самопожертвование представляет собой форму наивного и ограниченного альтруизма.