Проникая в то, что творится в голове у агрессора, удается лучше понять его образ мышления, шаблоны поведения и выработать основные принципы их возможных изменений. Гнев и враждебность цветут пышным цветом на почве жестких, эгоцентрических убеждений и предвзятых мнений, но в принципе реально изменить образы и убеждения, стоящие за этими чувствами, а следовательно, и ослабить склонность к насилию. Аналогичным образом ценности и идеологии, разделяющие людей, делающие их недоверчивыми и натравливающие их друг на друга, можно попытаться модифицировать в сторону смягчения категоричности.
Потенциал для изменений
Преследования, пытки и убийства, которые осуществляли эскадроны смерти в Аргентине в период между 1975 и 1982 годами, иллюстрируют крайне дихотомические убеждения и искаженный моральный кодекс, господствующие в авторитарном государстве. Как описывал Эрвин Штауб, резкое разделение общества на правых и левых в этой стране привело к тому, что каждая сторона видела в своих противниках персонифицированное зло[299]. В начале 1970-х годов леваки развязали кампанию террора, убивая высокопоставленных чиновников, подрывая радиостанции и военные объекты. Но начиная с 1975 года армия отвечала на это репрессиями, пытками и убийствами. Категорический режим мышления наблюдался у обеих сторон: «мы» являемся представителями добра, «они» – тотального зла.
Военные лидеры правых руководствовались как положениями собственной идеологии, так и соображениями необходимости защитить свой привилегированный статус, который к тому времени воспринимался как «неотъемлемое и неотчуждаемое право». Они демонизировали партизан-боевиков, которых рассматривали в качестве «врага нового типа, ведущего войну нового типа». Их идеология подменила моральный кодекс, став по сути новым таким кодексом и утвердив превосходство государства и религии над личностью. Все мыслимые меры по сохранению традиционной нравственности, выраженной словами «Бог, страна и дом», считались оправданными.
Непосредственные исполнители низшего уровня – те, кто похищал, пытал и убивал, были освобождены от каких-либо обвинений в соответствии с моральным кодексом нового порядка. Вся ответственность лежала на их командире[300]. Хотя первоначально мотивация этих людей основывалась на идеологии и необходимости подчиняться приказам, затем они стали рассматривать себя как имеющих право быть абсолютными господами по отношению к своим жертвам и распоряжаться их жизнями по собственному усмотрению. Поэтому они уже по личной инициативе, то есть не особо рефлексируя, продолжали делать эту ужасную работу. Идеология выдала им лицензию на зверства, право предаваться бесчеловечным поступкам.
Наступивший в конечном счете крах аргентинской военной диктатуры и ее безжалостной политики демонстрирует влияние сил добра, действовавших как внутри страны, так и вовне. В данном случае господство террора было заменено господством демократии, предусматривавшим отказ от насильственных методов разрешения конфликтов и проблем. Появление и усиление оппозиции деструктивной военной диктатуре было вызвано демонстрациями матерей тех, кого казнила хунта («Матери на Пласа-де-Майо»). Пользуясь принятым в аргентинском обществе высоким уважением к матерям, эти храбрые женщины каждую неделю выходили на Пласа-де-Майо и таким образом обращали внимание народа Аргентины и жителей других стран на жестокость аргентинского режима. Давление, которое оказывал на хунту американский президент Джимми Картер, тоже помогло смягчить репрессии военной диктатуры.
В апреле 1982 года аргентинские военные, пытаясь увеличить свою общественную поддержку, атаковали Фолклендские/ Мальвинские острова – затерянные посреди океана небольшие клочки земли, которыми управляла Англия. Контрнаступление британского флота привело к поражению аргентинской армии и свержению жестокого режима. Произошли кардинальные изменения в политической культуре: к власти пришло демократическим путем избранное правительство, и в обществе наступили относительные мир и гармония.
Подобно драматическому политическому развороту в Аргентине, дуалистический режим мышления, согласно которому другие нации делятся на дружественные и недружественные, может менять свою направленность. Отвечая на изменения в обстановке, образ противника корректируется от представления о нем как о непримиримом враге до восприятия его союзником, от вредоносного до доброжелательного, от опасного до безопасного. Образ Иосифа Сталина и всего Советского Союза в глазах американцев изменился с негативного на позитивный, после того как Германия напала на СССР во время Второй мировой войны. А враги Америки в той войне – Германия, Япония и Италия – стали верными союзниками после ее завершения. По контрасту с этим Советский Союз снова становился чем-то негативным – по мере того как мир входил в десятилетия холодной войны; а потом – после распада СССР – его образ приобрел более позитивные черты. В других частях мира враждующие соседние государства научились уживаться друг с другом, несмотря на имеющиеся разногласия, и вступать в конструктивные взаимоотношения.
Если образы и убеждения относительно других индивидуумов, групп или национальностей не являются закостеневшими и абсолютно негибкими, а их в принципе реально модифицировать при изменении обстоятельств, могут ли на них повлиять превентивные или интервенционистские стратегии? Понимание психологии отдельно взятого человека может создать основу для разработки программ на благо человечества в целом. В частности, политические и социальные программы должны учитывать то, как порочные идеологии эксплуатируют человеческую склонность к предвзятости в убеждениях, искажениям в мышлении и созданию образов чего-то или кого-то злонамеренного, чтобы объединить приверженцев этих идеологий и выставить врагами любых «чужаков» и инакомыслящих. Также необходимо помнить об эффективности пропаганды в активации страхов, паранойи и всяческих грандиозных устремлений. У нас есть инструменты для преодоления этих отклонений в индивидуальной психотерапии, но мы должны найти способ использовать эти знания в перспективе более широкого применения.
Расширяя перспективы
Понимание того, как можно активизировать светлые стороны человеческой натуры, дает еще одну основу для противодействия вредоносному поведению. Расширяя свои перспективы, рассматривая «чужих» людей как человеческие существа, точно такие же, как и мы сами, можно вызывать эмпатию, сочувствие при виде их незавидного, уязвимого положения и страданий. Например, телевизионные картинки голодающих жителей Эфиопии в середине 1980-х годов вызвали волны сочувствия к их тяжелому положению, что вылилось в активные поставки продовольствия в страну. Очевидно, что образование играет важную роль в привлечении людей к благотворительной деятельности, направленной на облегчение человеческих страданий. Возможно ли вызвать столь же сильное сочувствие с целью смягчить антагонизм по отношению к другим народам? Предвзятое отношение к враждебным группам препятствует возникновению сочувствия к ним.
Важно выяснить взгляды и точки зрения противостоящей группы и признать, что предубеждения наличествуют с обеих сторон. Если наш противник уже видит в нас Врага, он с большой вероятностью будет реагировать на наши действия на первобытно-примитивном когнитивном уровне. Если мы не знаем этих деталей, рискуем оказаться в более уязвимом положении.
Конечно, международные организации, такие как ООН, могут вмешиваться и предотвращать или хотя бы ослаблять конфликты. Однако их посредничество станет более эффективным, если они будут знать о существующих предубеждениях, их влиянии на образ мыслей и имиджи, сложившиеся у противоборствующих сторон, садящихся за стол переговоров. Посредники могут руководствоваться более широкими взглядами на происходящее, благодаря чему они способны учитывать более узкие точки зрения, как правило, имеющиеся у каждого участника конфликта. Кроме того, воздействуя на социальные и экономические факторы, которые приводят к развитию и обострению предвзятого мышления, международные организации способны предотвращать переход противоречий на уровень острой враждебности, ведущей к открытому конфликту. Посредникам необходимо уметь прогнозировать вероятные последствия, к которым могут вести разные варианты развития событий.
Нам следует вырабатывать программы, основанные на понимании светлых сторон человеческой натуры: на те ее составляющие, которые характеризуются доброжелательностью и рациональностью. Так мы можем создавать или укреплять уже существующие социальные структуры, которые будут противодействовать вражде и насилию. Врожденные качества, такие как эмпатия, стремление к сотрудничеству и благоразумие, присущие человеческой природе в той же мере, как и враждебность, склонность к гневливости и насилию, могут стать строительными блоками для структур, способствующих общественному благу. Понимание и сочувствие легче распространяются среди членов своей группы, чем среди посторонних людей, но нет и непреодолимого препятствия для распространения этих качеств на все человечество[301].
В результате неверного понимания впечатлений, настроений и намерений других людей индивидуум может ощущать сильное расстройство и злость. Конечно, иногда его вывод о враждебности других людей может оказаться правильным и потребовать каких-то стратегий, чтобы справиться с ней. Но первый шаг – это развитие способности внимательного, тщательного и критического изучения того, как человек истолковывает сигналы, идущие к нему от окружающих. Нам нужна способность представлять себе с разумной точностью, каков наш образ в глазах других людей[302].
Маленький ребенок не в курсе того, что другие люди видят ту или иную ситуацию иначе, чем ее видит он сам. Как постановщик театральной пьесы, он считает, что знает мотивы остальных действующих лиц. И принимает как данность, что они – будучи активными участниками действа – имеют свой взгляд на происходящее вокруг, как и он. Поэтому, подвергаясь какому-либо наказанию, такой ребенок воспринимает себя невинной жертвой, а своих родителей – подлыми и несправедливыми. Он также думает, что папа и мама знают, что делают подлость. По мере того как ребенок растет и развивается, он, конечно, начинает понимать, что разные люди могут иметь различные взгляды на одну и ту же ситуацию[303]. С приобретением навыков социализации он во все большей мере способен правильно воспринимать сигналы о том, что является нравственным, а что аморальным, которые ему посылают родители, и шире – все то, что называется окружающей культурой. Например, что нельзя лезть в драку с младшим братом (или сестрой) из-за того, что он (или она) сделал что-то не то с его/ее игрушками.
Когда люди приходят в возбужденное состояние – например, переключаются в «режим враждебности», их мышление опускается на уровень, характерный для маленького ребенка. Если кто-то другой, как кажется, игнорирует их потребности, они заново проживают старую-престарую драму: тот, другой человек – плохой, не прав и сознательно плохо обращается со мной. Как участник сообщества, отдельный индивидуум испытывает аналогичные переживания в ответ на вызовы, возникающие перед его группой. Члены «своей» группы – невинные жертвы, а те, кто осмеливается бросить им вызов – плохие аморальные типы, которые в корне не правы. И, как в средневековых морализаторских пьесах (моралите), грех должен быть наказан.
Подобный же тип мышления распространяется по всей стране, когда она заражена военной лихорадкой. В начале Первой мировой войны даже самые высокообразованные люди и интеллектуальные элиты по обе стороны фронта были охвачены твердым убеждением, что их-то страна абсолютно невиновна, их дело правое, а противники – это агрессоры и «плохие парни». Словно маленькие дети, они не могли или не хотели понять, что люди на противоположной стороне испытывают точно такие же чувства по отношению к ним самим[304].
Обычно человек рассматривает себя как носителя доброй воли. Такая самоидентификация строится вокруг темы «Я – хороший». Его сознание побуждает сохранять это представление о себе. Когда он вынужден сделать что-то, причиняющее кому-то вред, приходится как-то улаживать такое действие с собственной совестью. В этой точке групповая идеология предоставляет ему свободу от императива «Не убий»: высшее благо требует изменить общее правило. Отправляясь на войну или участвуя в актах геноцида, человек убивает воплощенное зло и поэтому творит добро.
Важной прелюдией к такому изменению является превалирующий в сознании образ противника. По общему признанию, человеку, действующему как отдельный индивидуум или член группы, сложно изменить свой узкий взгляд на происходящее и охватить более широкую перспективу.