Так как эмпатия (или, как минимум, некое ее подобие) наличествует с ранних лет жизни, кажется вероятным, что восприимчивость и отзывчивость по отношению к эмоциональным проявлениям других членов группы просто «встроены» в ментальный аппарат[128]. Приветственные крики или стоны, улыбки или гримасы – все воспринимается, быстро обрабатывается и воспроизводится другими людьми в группе. Голос, выражение лица, язык тела активируют чувства возбуждения, радости или тоски. В той мере, в какой члены группы приписывают то же значение своему восприятию, они испытывают аналогичные эмоции.
Значительное количество исследований подтверждают решающее влияние межличностного «дисплея» на человеческие взаимодействия[129]. Люди постоянно следят за эмоциональными реакциями друг друга, подражают им, даже не осознавая, что делают это. Элейн Хэтфилд с коллегами провели эксперимент, в результате которого задокументировали автоматическое имитирование выражений лиц испытуемых в процессе их реакций на просмотры видеозаписей счастливого или грустного выражения лица актера. В своем обзоре работ, посвященных исследованиям в данной области, Джанет Бавелас и соавторы предположили, что такая синхронность выражений лиц представляет собой своего рода врожденную систему общения, которая способствует групповой солидарности, вовлеченности и участию в переживаниях всей группы[130].
Взаимосвязанность очевидна у многих видов живых существ, особенно у социальных насекомых, работающих очень согласованно и в результате вершащих «великие дела». Это происходит потому, что они могут коммуницировать «инструкции» собратьям по колонии. Организованную человеческую толпу тоже можно уподобить сети приемников и передатчиков. Невербальные сигналы, такие как вопли, хохот, размахивание флагами, вызывают своеобразную рефлекторную реакцию у «приемников». Простые конкретные возбуждающие факторы, волнообразно распространяющиеся в группе, трансформируются в сложные смыслы. Когда лидер обращается к своей аудитории с речью, пытаясь ее в чем-то убедить, его вербальные сообщения вызывают цепочку невербальных ответов – аплодисментов, кивков головой и топанья ногами, которые циклически прокатываются по «приемникам».
Сигналы от лидера группы и других ее членов не будут доходить до «приемников», если те соответствующим образом не «заряжены». Их улавливают когнитивные структуры и схемы, состоящие из специализированных алгоритмов и грубых образов для преобразования сигналов в осмысленные конструкции. Поскольку контекст этих схем согласован у всех членов группы, коллективное значение относительно единообразно.
Межгрупповой конфликт можно рассматривать с точки зрения сетевой конструкции. У членов данной группы, как правило, имеются стереотипные образы о принадлежащих к другой группе людях. Сообщения негативного характера о действиях другой группы обычно активируют стереотипы, которые лишь способствуют формированию предвзятой интерпретации ее поведения. Причем такие стереотипы часто весьма устойчивы. Будучи встроенными в окостеневшую схему (или в рамки, в конструкцию), они не позволяют произвести какие-либо модификации предвзятых убеждений и несут на себе признаки того, что мы называем «закрытым умом».
Стереотипы, встроенные в матрицу воинственной идеологии, могут переформатировать образы, относящиеся к противоборствующей группе, в образы Врага. Если эта идеология включает в себя моральный кодекс, основанный на принципе «цель оправдывает средства», могут происходить преследования и убийства «стереотипированных других».
Воображение и групповая истерия
Сила воображения и огромное воздействие ее распространения от человека к человеку наблюдались практически во всех обществах. Способность вызывать в воображении образы того, что невозможно описать словами, даже чего-то сверхъестественного, совершенного какими-то стигматизированными фигурами, практически не ограничена. Когда слухи касаются возбуждающих ум и чувства явлений, они создают яркие образы, созвучные посылаемым этими явлениями сигналам: например, фигуры в мантиях, приносящие в жертву младенца на алтаре. Хотя такой образ, как правило, является чистой фантазией, его распространение в общественной группе и дальнейшая «групповая обработка» повышает к нему доверие, и входящие в группу люди воспринимают его так, как если бы он был реальным.
Даже высокообразованные и умные люди иногда, не требуя малейшего подтверждения, поддавались и следовали зловещим и ужасающим традициям стопроцентно мифологического характера, например ритуальным убийствам младенцев или каннибализму. Не далее как в 1997 году неподтвержденные свидетельства взрослых людей о том, что, будучи детьми, они участвовали в ритуальных жертвоприношениях младенцев, были приняты за факты многими психотерапевтами и евангелистами[131]. В прошлые века простых обвинений в пытках детей или в сговоре с дьяволом было достаточно, чтобы будоражить воображение слушателей и побуждать их пытать, сжигать и вешать предполагаемых злодеев. Доверие к недавним рассказам о ритуальных пытках и убийствах детей основывалось на представлениях верующих о проникновении сатаны в человеческое общество и на их вере в то, что насильники и педофилы в обществе, где доминируют мужчины, способны на самые фантастические поступки.
Чтобы целиком и полностью выдуманная, страшная сказка об ужасах, творимых стигматизированной группой, была принята за факт, часто достаточно ее совместимости с системой внутренних убеждений или идеологией, которой придерживается выслушивающий ее человек. Леденящие души истории о злодеяниях стигматизированных «других» (которых подозревают в этом на основе предубеждений верующих) вызывают в воображении тревожащие и устрашающие образы, принимаемые за чистую монету как твердо установленные факты. Формированию стремления преследовать способствует склонность возбужденного воображения вытеснять разум, особенно когда работа этого воображения инициируется лидером или простыми членами «своей» группы.
Какова бы ни была природа предполагаемого преступления, жажда мести у всей группы зарождается из симпатии к предполагаемым жертвам (например, к невинно убиенным младенцам) и из фрейминга стигматизированных «других» как злодеев. Россказни не основываются на конкретном, зримом доказательстве – только на ментальных образах проступков, часто сознательно и преднамеренно создаваемых. Эти образы выливаются в убежденность по причинам имеющегося у распространителей слухов авторитета и склонности к вере в самое худшее во всем, что касается подозрительной группы. В мыслях воображаемое событие столь же реально, как и то, чему человек был свидетелем. На самом деле, современные легенды о ритуальных убийствах стимулируют людей «извлечь из глубин памяти» яркие «воспоминания» о событиях своего детства[132].
В отличие от реального наблюдения за имевшим место в действительности событием, выдумки не подлежат рациональному анализу или рассмотрению доказательств их правдивости. Дальнейшее подтверждение их справедливости состоит в том, что другие, «верящие в них», имеют точно такие же взгляды, а возражениями скептиков можно пренебрегать. Образы, порожденные россказнями о возмутительных историях, оказывают такое огромное воздействие не только из-за своей ужасности, но и потому, что заставляют верящих в них почувствовать себя более уязвимыми. В режиме отражения опасности люди представляют себе и для себя наихудшее развитие событий. В самом деле, если члены демонизируемой группы могут измываться над невинными младенцами, тогда нет пределов у зла, которое они в принципе могут сотворить.
Если культурное наследие человека обильно сдобрено представлениями о демонах, злых духах и дьявольской одержимости, его воображение особенно подвержено фантазиям о магических заклинаниях, колдовстве и ритуальных жертвоприношениях. Деструктивная сила человеческого воображения иллюстрируется примерами преследований из истории, в том числе сожжением на костре невинных людей, которых сочли ведьмами, колдунами или чернокнижниками.
Хорошо известный процесс над салемскими ведьмами 1692 года демонстрирует влияние воображения как на самих жертв, так и на их преследователей. В Салеме шаманские выдумки раба из Вест-Индии вызвали волну массовой истерии в среде легко поддававшихся внушению подростков. Наблюдавшиеся у них признаки и симптомы эпилептических припадков, неестественные позы, впадение в состояние транса и другие проявления странного поведения были аналогичны тем, которые легко вызываются гипнозом. Поскольку никаких медицинских объяснений не последовало, сельский врач выразил мнение, что пострадавшие дети были заколдованы[133]. По мере того как истерический страх перед черной магией распространялся по всему сообществу, множество граждан были обвинены в колдовстве. В результате 19 человек признали ведьмами и повесили, а более 150 заключили в тюрьму.
Поскольку представления о дьяволе и ведьмах и вера в их существование были присущи салемскому сообществу, обвинения в приверженности дьяволу укладывались в существовавшую ранее религиозную идеологию. Интересно отметить, что в том регионе происходили значительные расовые, политические и экономические перемены, и это сделало жителей более восприимчивыми к объяснению бедствий действием сверхъестественных сил. Исторически сложилось так, что времена общественной нестабильности и волнений заставляли людей верить в заговоры и связанные с этим образы. Эпидемии сожжений ведьм случались в периоды социальных потрясений в Средние века. Известны оценки, согласно которым всего около 500 000 невинных людей были обвинены в колдовстве и сожжены на кострах Европы между XV и XVII столетиями[134].
Мифы, клевета, ложные обвинения в кровавых ритуалах – хорошая иллюстрация того, какую роль играли разные иллюзии в человеческой истории. Обвинения в том, что дети римских граждан похищались для последующих ритуальных жертвоприношений, нередко выдвигались против первых христиан на заре нашей эры. Воображаемые жертвоприношения служили символами абсолютного зла, воплощенного в христианстве. Эта история была извлечена на свет божий в Средние века, но уже в форме обвинения евреев, якобы похищавших христианских детей. И к направленному против евреев мифу о «кровавом навете» обращаются вплоть до настоящего времени. Угрозами устоявшимся религиям со стороны конкурирующих религиозных групп вызывались преследования предполагаемых еретиков. На протяжении всей истории человечества появлявшиеся новомодные религиозные группы (секты) обвинялись в союзе с дьяволом[135]. Вымыслы о предаваемых проклятиям группах, члены которых участвуют в отвратительных ритуалах, таких как принесение в жертву детей, являются выражением веры в вечную войну зла против добра. Даже не верящие в существование дьявола люди могут наслаждаться переживанием очищающего душу чувства при разоблачении и осуждении «других», стигматизируемых за предположительное участие в отвратительной деятельности.
В периоды социальных изменений и экономической турбулентности люди в большей степени подвержены принятию параноидальных взглядов, если им их транслирует кто-то, обладающий авторитетом или властью[136]. Осуждение больших групп людей как ведьм и колдунов на протяжении всей истории давало угнетенному населению удобное объяснение обнищания, эпидемий и голода. Церковь и государство сотрудничали в деле поддержания в народе мании, страха перед колдовством и их увековечивании, чтобы снять с себя вину за несчастья, сохранить высокий статус и власть[137]. Врагами народа, таким образом, делались не принцы и папство, а ведьмы. Фрейминг в отношении определенных групп людей, отнесение их к каким-либо категориям является выражением универсальной тенденции навешивать на «других» ярлыки стереотипов.
Стереотипы и предубеждения
Считается, что Уолтер Липпманн – известный политический обозреватель – был первым, кто в 1922 году придал ставшее популярным значение слову «
Психолог Гордон Олпорт в 1954 году предположил, что классификация людей по различным категориям несет адаптивную функцию: «Мозг человека мыслит, думает категориями… Будучи сформированными, категории являются основой нормальной предвзятости. Мы не можем избежать этого. От этого зависит наша упорядоченная жизнь». Олпорт указал на необходимость снизить степени той невообразимой сложности, которая присуща нашей жизни, до уровней, когда ею становится возможно управлять. Распределяя людей по категориям, мы помогаем себе адаптироваться к жизни «быстро, плавно и последовательно»[139]. Выделение некоторых категорий, безусловно, оправданно и несет свой смысл. Вполне вероятно (но совершенно необязательно), что у среднестатистического жителя Средиземноморья более темные волосы и кожа, чем у среднестатистического скандинава. Но многие другие характеристики, приписываемые какой-то группе людей как ее атрибуты, совершенно неуместны: например, утверждения о том, что шотландцы скупы или азиаты всегда хитрят и лукавят. Стереотипы стирают уникальные черты и характеристики отдельных людей из «чужой» группы. Как только определяются ее границы по признакам религии, расы, веры, все члены этой группы воспринимаются как почти равнозначные, «взаимозаменяемые». В частности, создаются единые образы всех людей из конкурирующих классов, политических, экономических организаций или этнических групп (политические левые против правых, рабочие против управленцев). Подобное разделение на «своих» и «чужих» создает матрицу предвзятого мышления и предубеждений[140].