25 января 1862 года, по желанию Бейдемана, его посетил генерал Потапов, не оставивший никакого отчета о своей беседе с заключенным. Надо думать, что она прошла недружелюбно, ибо навеяла Бейдеману следующее оригинальное произведение.

Нечто об Утопии (Посвящается г-ну Потапову)

В словаре человечества есть несколько слов, судьба которых очень замысловата. Сказанное, обыкновенно, отдельною личностью известной национальности на известной почве, получает то слово право гражданства у всех народов, на различных почвах; повторяют то слово всегда и везде, говорят то слово кстати и некстати. К таким привилегированным словам принадлежит бесспорно и слово Утопия (Utopie, Utopien). Сказала то слово могучее, на английской почве, одна из громаднейших личностей XVII столетия Фома Mop (Thomas Morus), раздавленная под гнетом деспотизма Генриха VIII. В своей книге, написанной по тогдашнему обычаю на латинском языке и озаглавленной словом Utopia, он произносил страшное слово осуждения тогдашнему порядку вещей и тогдашнему общественному устройству; могучей рукой рисовал он и другое общество, и другие общественные отношения. Заклеймили тем словом всякую честную мысль об уродливой постройке совершенного общества, всякую благородную мечту о человеческом и нравственном распределении материальных средств существования и о совершенной умственной свободе всех личностей в кастическом обществе. Пошло гулять с тех пор то слово по белому свету: шипят его шипом змеиным и бояре-помещики, и сановники со вельможами и генералы шитые, – больно любят они то слово бессмысленное; шипят его все ученые тупоумные, шипит его всякая тварь подколодная. Но действительно ли все то утопия, что мечтается; и все то суть, что существует? Действительно ли был утопист Гракх Бабеф, который за свои убеждения сложил голову на эшафоте, и действительно ли практические умы – та стая пошлых французских экономистов, как напр., Мишель Шевалье, Воловский и etc., которые уживаются с таким подло-наглым правительством, как правительство Луи Наполеона? Действительно ли был утопист Роберт Оуен, которого вся жизнь была одним подвигом, и действительно ли нравственные люди такие деятели, как Маколей, Брум, Пальмерстон и Гладстон? Действительно ли были утописты Стенька Разин и Емельян Пугачев, которые погибли страшною смертью в руках подло-низкого (не русского) правительства, и действительно ли благородные граждане и практические деятели такая сволочь, как Панин, Долгоруков, Гагарин, Игнатьев (Анафема!!!), Муравьев [Прошу г. читателя, т. е. г-на III Отделения, уведомить меня, когда отправят сего доблестного мужа на покой, я от всего сердца скажу ему Анафему, как говорю это Игнатьеву. – Примеч. Бейдемана.], Бутков, Строганов, Адлерберг [как позабыть такого голубчика? – Примеч. Бейдемана] и т. д. Действительно ли утописты такие светлые личности, как Огарев и Герцен, и действительно ли практические деятели такие умишки, как Бабст [так и слышится картофельная отрыжка питерского сапожника из немцев, проживающего на Васильевск. острове. – Примеч. Бейдемана], Чичерин, Безобразов и другая московская кислятина?.. С другой стороны, что такое нелепое самодержавие, как не величайшая утопия? (Разумеется, с точки зрения пользы, какую оно приносит обществу, а не с точки зрения особ первых классов, т. е. покрытие грабежа, чиновнического разбоя, всякой неправды и другой гадости.) Что такое наше чиновничество, как не утопия? (Опять-таки с точки зрения общественной пользы, а не [с] точки зрения г. Переверзева, который в министерстве финансов доказал, как дважды два – четыре, что честность есть утопия, потому самого его сделали сенатором [доходили эти слухи и до Швеции. – Примеч. Бейдемана. Эта ироническая фраза должна бы быть истолкована как отголосок заметки «Колокола» о Переверзеве в № 92: «Сенатские арестантские роты (Осужденный Переверзев)»] для доказательства другой аксиомы: справедливость и правдивость есть утопия, что он и не замедлил доказать.) Что такое весь нынешний порядок вещей, как не утопия? (Опять с точки зрения пользы русскому народу, а не с точки зрения такой немецкой ж…, как Адлерберг, которому больно милы и грабеж администрации, и неправда в судах, и рабство, и безответственный разбой, и преследование всякой свободной русской мысли; больно милы ему и министерство двора, и темная театральная дирекция с чиновническим характером. По нашему крайнему разумению, его бы давно пора nash Vaterland [в отечество (нем.)], пускай бы целовался там с Миной Иогановной [Мина Ивановна, сожительница г. Адлерберга, была притчей Петербурга. Не умолчал о ней, конечно, и «Колокол». См., напр., заметку «Дом, примчавшийся к Мине Ивановне на почтовых» в № 84 от 1 ноября 1860 г.]).

На первые вопросы отвечаю – нет.

На вторые вопросы отвечаю – да.

Теперь несколько слов к Вам, г. Потапов. Вы – утопист по тому самому, что Вы должны или отказаться от здравого смысла, или оставить III Отделение. Я называю утопией желание принести пользу русскому народу, служа в III Отделении: здравый смысл осуждает всякое тайно-полицейское преследование злоупотреблений, следовательно, Вам остается преследовать нашего брата, а это уж того, не для меня, – не беспокойтесь, я и сам зубаст, – а для юношей неопытных. Хотя Вы и не бог знает что преобразовали в Петербурге и в Москве (об Вашей деятельности в Варшаве я в неизвестности), но все-таки Вы показали честное русское намерение действовать добросовестно; а за это большое спасибо. Одно странно в Вашей деятельности: это быстрое перескакивание с одного места на другое, из одной столицы в другую; или Вас увлекали роковые слова: Петербург, Москва, Варшава, или что-нибудь другое, только это обстоятельство заставляет задумываться насчет характера Ваших реформ. Ведь Вы не сказочный богатырь, г. Потапов, а уж тот богатырь.

Башни за облак кидает.

На всех парусах промчавшись мимо трех столиц белокаменных, Вы бросили якорь в III Отделение, – это уже из рук вон. Оставьте пожинать лавры на этом поприще всяким немецким ср… и поезжайте в Москву преобразовывать полицию на русский лад (только не на немецкий, т. е. не на чиновнический). Этим Вы избавите честное русское имя от позора и принесете действительную пользу русскому народу. Не сомневаясь в Вашем благородстве, я думаю, что Вы примете этот совет.

P. S. Если Вы встретите г. Шувалова, то передайте ему от меня мое русское спасибо за то, что он отказался украшать своим присутствием III Отделение, чем он избавил еще одно русское имя от сраму и вечного позора.

Примечание: Манифест об освобождении крестьян я не причисляю даже к утопиям, это такая х…, что не нахожу довольно слов, чтобы выразить его суть: вообще он подл ниже всякой подлости, скверен ниже всякой скверности, мерзок ниже всякой мерзости, нелеп ниже всякой нелепости и гадок ниже всякой гадости…

В этом произведении останавливает наше внимание несколько бережное и до известной степени снисходительное отношение к Потапову, не в пример бичуемой Бейдеманом компании Аддерберга, Муравьева, Игнатьева и т. д. Потапов для него еще не определился. Некоторые подробности о Потапове Бейдеман мог читать в «Колоколе». В № 84 от 1 ноября 1860 года Потапов, тогда исправлявший должность петербургского полицмейстера, был задет в заметке «Полицейский маскарад Игнатьева». В № 92 от 15 февраля 1861 года, сообщая о вступлении Потапова в должность московского обер-полицмейстера, Герцен рекомендовал ему обратить внимание на клоповники при московской яме. По поводу этой заметки Герцен получил любопытное «исправительное» письмо, которое он напечатал в № 95 от 1 апреля 1861 года. Автор письма вступился за обиженного Герценом Потапова; он пишет, что Потапов заслуживает благодарности за учрежденный им словесный суд (в полиции) в Москве, за увеличение жалованья полицейским чиновникам и т. д. Герцен иронически высмеивал автора письма, но не отказался признать хорошие черты в деятельности Потапова: «Нас упрекают, что мы, отдавая полную справедливость клопам, не хотим ее отдать Потапову. Помилуйте, господа, да мы Потапова не знаем, готовы верить, что он будет хороший обер-полицмейстер, а свойство клопов знаем очень хорошо. Да, Потапов добродетельный обер-полицмейстер, – мы не спорим, – мало ли что есть в Москве, там еще есть Степан Петрович Шевырев, тот очень хороший человек…» Несомненно, впечатлением этой полемики между Герценом и автором «исправительного» письма объясняется известная терпимость Бейдемана к Потапову.

Князь Долгоруков, прочитав произведение Бейдемана, приказал «приобщить его к делу для соображения в случае надобности».