— Похоже, Гаральд заморочил вам голову всякими печальными небылицами.

— Какими такими печальными небылицами?

— Довольно! — отмахнулась тетя Хельга, — Уберем со стола, и если ты будешь хорошей девочкой, то получишь рюмочку настойки из бузины.

Несколько ступенек вниз вели в кухню, где больше не пахло печеньем, вместо этого от плиты исходил сильный запах копоти. Всего было в обрез: и мыла, и порошка, и полироля, и спирта. Горшки и сковороды чистили песком. Когда они покончили с мытьем посуды, Люси открыла заднюю дверь и выглянула во двор. Ночь не была темной — пошел снег. Старые качели раскачивались ту-да-сюда, словно девятилетняя Луиза только что вбежала в дом.

«О, я помню…»

— Я зову это место детской площадкой, — сказала тетя Хельга. — Надо показать Иоахиму. Я развесила все огоньки, которые у нас нашлись. Когда я думаю о том, как мы летом украшали двор разноцветными фонариками, а в Рождество — гирляндами, то вспоминаю всех детей: Розвиту, Гаральда, Луизу, Иоахима…

— В доме были и другие дети…

— Да, маленькие Ротмайеры. Они были такими тихими и хорошими, но, когда в сумерках их выпускали побегать по двору, они носились как сумасшедшие. Этот двор с улицы не виден.

Тетя Хельга щелкнула выключателем, и вспыхнуло с полдюжины разноцветных лампочек, натянутых между бельевой веревкой и навесом. В компании призрачных детей, которые носились сломя голову, Люси прошлась по саду. Розвита умерла, Гаральд отощал и постарел, Джо сделался перемещенным лицом, а Луиза превратилась в Люси. Тетя Хельга окрикнула племянницу. Накинула ей на плечи старое пальто.

— Тетя Хельга, а что стало с Ротмайерами?

Стоявшая на верхней ступеньке тетка протянула руки к огням и площадке.

— Они спаслись! — воскликнула она. — Мы спасли эту семью, твой папа и я. Все они благополучно добрались до Палестины.

Люси осторожно прошла по лужайке, которую чуть припорошил снег, который пока не примерз к земле. Качели висели на железном каркасе, выкрашенном когда-то белой краской, которая теперь местами вздулась и проржавела. Дойдя до стены из розового камня, Люси обернулась и посмотрела на дом.

Холод пробирал до костей. Никогда еще ей не было так холодно. Люси дрожала, клацая зубами, лицо окоченело. Она не могла даже шевельнуться, не то что сойти с места. В необычном освещении дом выглядел странно, его расцветили красные и зеленые пятна фонариков. На крыше, неподалеку от железной лестницы, которой пользуются трубочисты, стоял человек. Среди гробового молчания человек шагнул вперед и упал лицом вниз, черными крыльями взметнулось пальто. Люси узнала звук: страшный жалобный вопль, сорвавшийся с его губ, когда он летел вниз, и влажный тяжелый стук упавшего на землю тела.

Она не двигалась, не могла ни позвать на помощь, ни ясно размышлять об увиденном. Постепенно вернулись обычные вечерние звуки. Тетя Хельга хлопнула дверцей буфета. Где-то вдалеке просигналила машина. Завыла собака. Дрожащая Люси бросилась к задней двери, на миг приостановившись заглянуть за угол дома. Тела на земле она не увидела.

Оказавшись в доме, она сняла пальто и по приказу тети выключила огни. Она двигалась словно лунатик. У передней двери зазвонил колокольчик.

— Гаральд пришел, — сказала тетя Хельга. — Пойди открой.

В передней Люси, задыхаясь, упала брату на грудь.

— Ну-ну! — попытался успокоить сестру Гаральд. — Почему ты так замерзла? Что тебя расстроило, Люси?

Он бросил книги и пальто в библиотеке, где спал. Потом отвел ее в теплую гостиную и усадил на диван.