Чак давно не считал себя ребенком. Что такое карма, понимал весьма приблизительно. Но, понятное дело, ему в голову не приходило возражать – даже когда он снова стал говорить.

Заговорил Чак спустя месяц после начала лечения, и врачи считали, что он идет на поправку. Чак глотал пилюли, посещал групповые и индивидуальные занятия, послушно отвечал на вопросы и, как говорил доктор Ивану Игоревичу, активно способствовал своему выздоровлению. Слава Богу, ни рентген, ни терапия не могли заглянуть ему в голову, открыть то, о чем он думал на самом деле.

– Хочешь рассказать мне, что тогда случилось? – спросил тренер через полгода. – Я не знаю, правильно это или нет, с медицинской точки зрения, но, может, тебе полегчает, если выговоришься? Ты знаешь, все останется между нами.

Чак и сам не понимал, что лучше – проговорить вслух или промолчать. Подумал и решил, что рассказать можно. Это ведь как с уборкой: вымоешь пол, вынесешь мусор, и дышать легче. Так и тут: надо убрать всю муть, выпустить из себя.

Говорил Чак долго, почти час. Старался ничего не упустить, на Ивана Игоревича не смотрел, чтобы не сбиться. Если бы прочел на лице своего старшего друга и покровителя недоверие или насмешку, если бы почувствовал, что тот не верит, не смог бы закончить.

Когда поднял глаза на тренера, увидел, что тот смотрит сочувственно, понимающе и как-то очень участливо.

– Не верите, – с угрюмой обреченностью констатировал Чак. – Думаете, раз в дурке лежу, то псих.

– Нет, что ты, – досадливо поморщился Иван Игоревич. – Не думаю я ничего такого! Но ты же умный парень, должен понимать: все, что с тобой случилось, сильно тебя подкосило. Вот твое подсознание и выдумало это…я уж не знаю, как правильно сказать… чудовище. Я думаю, ты сердишься на сестру, с нее ведь все началось. Вот она тебе и виделась в таком обличье. – Тренер вздохнул. – Я не специалист, конечно…

– А говорите, как мой врач, – заметил Чак.

Иван Игоревич смешался, но поспешил взять себя в руки.

– Ты знаешь, какие фокусы с нами психика может выкидывать, на что мы способны! Особенно в стрессовой ситуации. Я как-то читал, у одной женщины ребенок под машину попал – автобус ему на ногу, что ли, наехал. Так она подскочила и приподняла его! Вместе с пассажирами!

– Я ничего такого не делал. – Чак уже жалел, что взялся откровенничать.

– Транспорт ты не поднимал. Но ты – бессознательно, конечно! – выдумал то, чего не было, чтобы защитить себя, спасти.

Наверняка после того разговора Иван Игоревич обсудил все с лечащим врачом Чака, потому что тот нет-нет да затрагивал вопрос о том, как изменилась Тася, что Чак чувствовал к ней и прочее в том же духе.

Но, в общем, жизнь в клинике была, в каком-то смысле, спокойнее, чем последние месяцы дома. Лекарства притупляли боль от потери мамы, единственного родного человека, и чаще всего Чаку удавалось поспать.

Но все же ночи пугали – и Чаку было, чего бояться. Он видел тени, что плясали в углу палаты, и ждал, что однажды они сплетутся в клубок и превратятся в злобную демоницу.

Врачи полагали, что Чак не помнит случившегося той ночью, но это было не так. Он все прекрасно помнил – даже слишком хорошо. И понимал, что тварь, погубившая его семью, вернется.

Только на этот раз Чак будет готов.