Это знание помогает и в быту. Когда вдруг наблюдаешь, что цепочка событий твоей собственной жизни, возможно, долгая и непонятная, ведет к чему-то важному и разумному.
Я чувствую себя счастливым, когда мне кажется, что у меня получится быть счастливым. Когда у меня есть ощущение, что я не разрушаю себя, а двигаюсь к хорошему.
Наверное, пора уже оттолкнуться от этих мыслей о вечном, о своем месте в искусстве. Все равно уже не получится на том уровне, на котором хотелось бы. Хочется жить безмятежно. Когда встаешь с утра и у тебя есть набор действий, который выполняешь с удовольствием, с радостью. Когда понимаешь перспективу дня. Счастье — это когда утром хочется на работу, а вечером домой. У меня нечасто такое бывало.
Когда ты делаешь что-то бескомпромиссное, честное и важное с точки зрения пространства, в котором находишься, — это и есть счастье в работе. В работе художника честность — основополагающее условие. Кино, особенно индустриальное, — такая вещь, где компромиссы часто съедают замысел и вообще то, ради чего все задумывается. Не хочется снимать «контенты» или «проекты». Хочется долго, выверенно и с удовольствием работать над тем, что принесет пользу. Под пользой я понимаю развитие пространства вокруг себя самого. Ты привносишь в него какую-то правду, люди ее слышат, понимают, им становится легче жить. Или, по крайней мере, им становится понятнее. Они ощущают тот самый смысл. Вот когда так работаешь, на душе легко.
А дома должны быть тепло и забота.
Человека на земле в тяжелые моменты держит, во-первых, инстинкт самосохранения, а во-вторых, надежда. Надежда на то, что еще не все упущено, что все еще возможно. Возможно еще создать семью, любить своих домашних, своих детей, свою жену. Возможно сделать хороший фильм, честный, настоящий, который будет лучше того, что я сделал до этого.
История 10
1. Иногда мне кажется, что я — шпион и занимаюсь тем, что понимают исключительно другие шпионы, а для остальных мы мимикрируем под так называемых обычных людей. «Ты вечно занята, что ты все время делаешь?» — это повторяющийся, слегка недоуменный вопрос со стороны друзей и знакомых. Но кто же будет слушать увлекательный рассказ про седьмую итерацию пилота, кроме тех, кто в теме?
Я пришла в кинодраматургию из журналистики, закончив в 2006 году мастерскую драматургии Олега Дормана и Людмилы Голубкиной на ВКСР. Мотивом было скорее уйти «от», чем прийти «к»: то есть выпилиться из журналистики, а не осознанно стать сценаристом. Для меня, дочери советского кинокритика, кино всегда было чем-то близким. И тем не менее освоение новой профессии растянулось на несколько лет. Это был по-своему счастливый период, когда я радовалась контактам и заказам, не слишком критично относясь к их уровню. Но, если честно, еще больше я рада, что период входа в профессию позади.
На время и силы сценариста многие претендуют довольно безответственно. В других областях нормативность не удивляет: есть базовое понимание, что с юристами, строителями, адвокатами, айтишниками, поварами, нянями и, в общем, с кем угодно общаются исходя из четких деловых договоренностей. Но наша область страдает необязательностью. Кроме того, сценаристы разобщены, лишены голоса и социальных гарантий. У нас есть дыры в законодательстве и нет крепкого профсоюза, о создании которого разговоры ведутся столько, сколько я себя помню. Дискуссии о том,
Соответственно, нередко заказчики пытаются урезать издержки по организации проекта за счет сценариста. Стратегия довольно недальновидная, если учитывать, какую роль играет литературная основа для любого проекта, хоть сколько-нибудь претендующего на осмысленность. Но мне как умеренному оптимисту кажется, что ситуация постепенно выравнивается, да и производство, как мы видим, расширяется за счет онлайн-платформ и нишевых каналов, которые мы все так долго ждали.
Ну и есть такая, может быть, чуть мазохистская гордость в том, что, даже несмотря на то, что у нас тут не Голливуд с его профсоюзами, авторскими отчислениями и прочими пряниками, можно и в хаосе выстроить идентичность и репутацию и делать то, что нравится.
Я в курсе, что на аргумент «тут не Голливуд» обычно отвечают: «Знаете, какая там конкуренция?» Так вот, я догадываюсь и думаю, что ситуация входа в профессию везде очень сложна. Но одного, мне кажется, не отнять: в развитых странах после того, как ты прорвался внутрь (другой вопрос, сколько времени и усилий это потребовало), система тебя прикрывает, как бы воздает должное набором социальных бонусов. Я не исключаю, что и у нас она в перспективе наладится: например, вернется сломанная в перестройку система авторских отчислений или интеграция наших сценаристов в международный контекст приведет к росту гонораров — размышлять об этом приятно, это согревает.
Но в целом пока имеет место ситуация эдакого мягкого истерна. Меня лично она уже не смущает — наверное, просто привычка. Кроме того, в роли нанятого специалиста мне все равно комфортнее, чем в роли человека структуры: можно самостоятельно выстроить систему своих приоритетов и задач. Искать и делать то, что интересно мне самой, организуя круг качественных контактов, увлекательных проектов, симпатичных коллег.
Может быть, это снобизм, но мой опыт работы в корпоративном секторе и журналистике говорит о том, что фрилансерство по сравнению с ними — игра более высокого порядка. Наша индустрия — как море, в котором приходится учиться плавать, причем в разных стилях: то брассом, то кролем, то дельфином. Это энергозатратно, но зато нескучно, а в журналистике мне почему-то часто было скучно.
Мне нравится высказывание Саши Гоноровского, у которого я училась спустя много лет после окончания ВКСР: «Не соглашаться на работу, которая не продвинет в профессии и к себе, уметь говорить “нет”, искать своих, писать то, что понимаете и принимаете». По этим маркерам и стараюсь двигаться.
2. Несколько лет назад, во время беременности, я работала над первым сезоном сериала «Оптимисты», в роддом уезжала из-за письменного стола и вернулась из роддома туда же.
Но месяцев через десять недосып, гормоны и стресс, сложная траектория проекта, а за ним следующий без перерыва новый проект, который спикировал прямиком в кризис, — все это в совокупности привело к ощущению тупика, помноженного на растерянность от материнства. Ровная, серая усталость была похожа на чистую, безразмерную простыню.
Материнство вообще, как выяснилось, имеет ряд свойств, о которых я умудрялась не догадываться. Ребенок — даже самый опасно, безмерно любимый — так резко обваливает твою взрослую жизнь, что не остается ничего, кроме удивления.