Изображавшая Розу. И всё, что было, исчезло в считанные месяцы, а что осталось — то странно изменилось.
Та, что была Лулу. «Да и дорога странно изменилась» — как в одном стихотворении вышеупомянутого Михаила Кузмина.
Который Серёжа. Серёжа вдруг застрелился. Намеренно или случайно — никто не знает, да и не важно.
Тот, что Лёня. Лёня убил подслеповатого Моисея Урицкого и сам получил пулю.
Бывший Иоаким. Аким после череды арестов бежал из Совдепии, как Лот из Содома, чтобы сгинуть в европейском тумане то ли в Париже, то ли в Варшаве.
Бывшая Роза. Жена и дочь с ним. Роза пережила всех. Одинокой старухой умерла, кажется, в 1946 году, в жизнерадостном шуме и пении послевоенной Франции.
Как бы Лулу. Лулу, Елизавета, в 1942 году арестована вишистской полицией в Ницце, депортирована в Освенцим, сожжена в лагерной печи. Всё сбылось — и про меня, и про Кузмина, и про Марину, и про Есенина. Сбылось как было сказано. Все мы прекрасно знаем своё будущее, только боимся и молчим.
Прогулки по тёмным улицам
Да, кто бы мог подумать тогда, в декабре 1915-го (или когда там), что так всё обернётся.
Я знаю ещё одно семейство, тоже прекрасно благополучное, которое было уничтожено внезапным ударом истории, как порыв ветра разрушает шалашик из веточек, сконструированный девочкой для пупса.
Это семейство, в котором родился мой отец. Семейство моей бабушки и моего деда, которых я никогда не видел, потому что они исчезли из этого мира до моего рождения, он — за двадцать два года, она — за восемнадцать лет (приблизительно).
Это семейство жило где-то там, где умер Аким Каннегисер, — в Варшаве. Не знаю, где именно. Возможно, в каком-то предместье Варшавы. Я всё, что знаю, слышал от моей мамы, а она от моего отца. А отец мой умер, когда мне было три года. А когда всё это стряслось, моему отцу тоже было от четырёх до восьми. А родственников никаких у моего отца не осталось, кроме брата, который ещё на два года младше его. Так что подробности можно только домысливать.
Так вот, отец смутно помнил, что было такое светлое время и они с папой и мамой и с маленьким братом жили в своём доме, а вокруг цвели деревья. Судя по всему, они жили в достатке, в хорошем, зелёном предместье Варшавы. Папа был рыжеволосый и высокий. Впрочем, всем малышам папы кажутся очень высокими. Он брал сынишку на руки и поднимал к небу. Это, конечно, было здорово — и страшно, и весело.
А потом что-то стряслось.
Папа исчез.
Он уехал на машине, как обычно, только очень спешил. И пропал.
Что-то гремело в небе, и пришлось бежать из дома.
Собственно говоря, началась война. 1 сентября 1939 года или вскоре после того.
Они бежали из-под сени дерев в Варшаву, но и там гремело. Потом пришли немцы. Потом было что-то ещё, о чём я не знаю и не узнаю никогда, и никто не узнает. Узнаем, когда воскреснем из мертвых. Мама моего папы, то есть моя бабушка, пропала. Тоже пропала.
Какая она бабушка! Ей, наверно, было лет тридцать.