Сменив «ледорубы» на длинные ласты, они быстро и грациозно скользили сквозь воду, стараясь держаться поближе ко мне, потому как слева и справа темными тенями синхронно с нами уходили на глубину шестерка моих эсминцев.

Ни рыб, ни каких-либо водорослей в этом месте не было – лишь сине-зеленая вода, по мере погружения все больше и больше напитывающаяся глубинной синью и прохладой. Пройдя чуть больше половины пути, мы остановились. Невидимое дно было еще далеко, а солнце уже почти не добивало сюда, оставаясь лишь светлым пятном где-то наверху.

Зависшие рядом подлодки вопросительно дернули головами, но я их успокоил общепринятым жестом дайверов – «Все ОК». И тут же сжал руку в кулак и показал большим пальцем вниз – «Идем глубже». Субмарины кивнули, но сначала подтянули ноги к груди, что-то делая со своим снаряжением, и в следующий момент уже поплыли по-иному, каждая соединив свои раздельные ласты в цельный моноласт.

Глядя на прибавивших скорости, волнообразно изгибающихся девчонок, я лишь хмыкнул про себя, отмечая, что снаряжение для них разрабатывал кто-то очень и очень небесталанный.

А то, что я ощущал, как маяк в глубине, тем временем становилось все ближе и ближе. Я уже явственно чувствовал, что неведомый источник осязаемого синего света – по крайней мере, именно так он воспринимался моим глубинным видением, – не равномерен, а ритмично пульсирует, рассылая вокруг себя тонкие и острые лучи.

И вскоре нас почувствовали те Глубинные эсминцы, что крутились вокруг этой аномалии. Но странное дело – лишь ощутив мою раскрытую на самую малость ауру, они тут же сломали мгновенно выстроенный защитный порядок и наоборот, разошлись «подковой», давая мне и моему сопровождению – в том числе и занявших позицию за моей спиной канмусу-подлодкам, – подойти поближе.

То, что лежало на дне, было плохо различимо для человеческих глаз; они, глаза эти, вообще как-то плохо приспособлены для того, чтобы рассматривать предметы на глубине под двести метров. Да и субмарины, имеющие в качестве шестого чувства некий аналог акустики с эхолокацией, вряд ли видели в полной мере то, что увидел я.

А посмотреть на это, право, стоило.

Для обычного зрения этот лежащий на дне предмет больше всего походил на нечто круглое и приплюснутое, с плоскими, волнообразными краями. Эдакий толстенький, темно-синий патиссон диаметром немногим менее двух метров, который, вдобавок, имел шесть дополнительных, полураскрывшихся лепестков, равномерно расширяющихся и опадающих, словно прокачивающих сквозь себя воду, и немного выпуклую сердцевину, мерно вспыхивающую в темно-синих сумерках сложным бирюзовым узором.

Но для зрения Глубинного картина представала совсем иная. Эта штука сияла на дне, как настоящий светящийся, переливающийся изнутри гигантский ограненный сапфир, разворачивающий в стороны многометровые, колышущиеся нити и кисейные протуберанцы всех оттенков синего спектра. И испускающий вверх медленно тающий в воде пятиметровый фонтан фиолетовых искр. Эта картина оказалась настолько красива и завораживающа, особенно в сочетании с пронизывающим воду звуком, складывающимся из перебора нескольких высоких нот, что очнулся я только тогда, когда одна из подлодок начала нервно теребить меня за руку.

Успокоив девушек знаками, я подплыл поближе к непонятному предмету. Хотя предмету ли? Стоило мне приблизиться, как глубинный цветок, будто испугавшись, мгновенно сложил «лепестки», втянул в себя всю свою светящуюся красоту и почти потух, приглушив сияние. Но, стоило мне неподвижно зависнуть рядом, как его робко выпущенные нити, похожие на светящееся пронзительной лазурью гибкое оптоволокно, выскользнули, коснулись меня – подводный конструкт тут же снова распустился, «задышав» в прежнем ритме.

«Поразительно… – подумал я, проводя рукой по его гладкому и упругому боку промеж слегка колышущихся лепестков. – Но что это? Какой-то маяк Глубинных? Некий эмбрион места рождения этих детей бездны – тех громадных, светящихся «актиний», которые я видел у себя в голове во время инициации? Или что-то иное?»

Но какое-то чувство подсказывало мне, буквально било набатом в голове, что это – нечто очень важное. И что это ни в коем случае нельзя оставлять вот так, брошенным на дне. Ну а раз так, то и выбор тут небогат. В последнее время я как-то привык верить подобным ощущениям.

И я, показав субмаринам жестом – «Идем наверх!», – оттолкнулся ногами от дна.

Эх, хорошо быть Глубинным, да и канмусу-подлодкой, наверное, тоже… Никаких тебе декомпрессий, стоп-пауз, возможных баротравм и уж тем более кессонной болезни – с глубины в двести метров мы взлетели свечой, лишь слегка в ушах потрещало, и спустя пару-тройку минут мы всплыли на поверхность, под яркий свет солнца.

– Donnerwetter… – выругалась вставшая на воду Эрика, встряхнулась, как мокрая кошка, и зябко повела плечами. – Эта штука как-то до меня дотронулась!

– И?.. – спросил я, вполне понимая, о чем речь. – Было больно? Неприятно?

– Н-нет, – как бы вспоминая ощущения, ответила подлодка. – Непривычно. Такой, знаешь… ментоловый холодок по всем нервам.

– Точно… – подтвердила слова подруги U-451.

– Ну?.. Что там? – не смогла утерпеть подрулившая к нам «Вестал», сверкая очками.