Чего англичане не понимали определенно, так это политической поляризации в стане их важнейшего союзника - России. Наблюдая за русской политической сценой англичанин Д. Уоллес не переставал удивляться различию в политической культуре России и Запада. К примеру, он обратился к одному из лидеров партии кадетов со следующим: “Вместо того, чтобы сохранять атмосферу систематической и бескомпромиссной враждебности к министерству, партия могла бы сотрудничать с правительством и посредством этого постепенно создать нечто подобное английской парламентской системе, которой вы так восхищаетесь; этого результата можно было бы достичь в течение восьми-десяти лет. Услышав эти слова мой друг внезапно прервал меня и воскликнул: “Восемь или десять лет? Да мы не можем ждать так долго!” - “Хорошо, - ответил я, - вы должно быть знаете ваши обстоятельства лучше, но в Англии мы должны были ждать в течение нескольких столетий”.

Еще в пылу сражения на Марне генерал Жоффр спросил у русских представителей, достаточны ли русские запасы снаряжения и в ответ получил сугубо успокоительные уверения. Через три месяца, 18 декабря 1914 года начальник штаба русской армии заявил британскому послу и французскому посланнику , что у России вполне достаточный запас людей, способных возместить колоссальную убыль на фронте, но русской армии не хватает стрелкового оружия и подходят к концу запасы артиллерийских снарядов. По свидетельству британского посла Бьюкенена, “это был гром среди ясного неба”.

Между тем на фронте пропадал цвет английской молодежи. Между 1914-1918 годами на поле брани легло целое поколение. В эти дни полковник Лоуренс, будущий “принц Аравийский”, писал: “До каких же пор нации будут обескровливать свое будущее?” Разуверившийся в профессионалах лорд Солсбери предупредил поколение парламентариев, которые придут на смену нынешнему: “Ни один урок преподанный жизнью не кажется более важным, чем тот, что вы не должны доверять экспертам. Если вы верите докторам, вы не приблизитесь к истине; если вы верите теологам, вы не на верном пути; если вы верите солдатам, вы не обеспечите себе безопасности”.

К лету 1915 г. Черчилль в свете поражений России и тяжелых потерь Франции пришел к выводу, что Антанта не может далее представлять собой союз равных. Ослабление России и Франции дает Британии шанс возглавить Антанту. В меморандуме правительству в середине июня 1915 г. Черчилль подчеркнул политическую значимость поражений французских и русских армий и указывал на возникшие у Лондона возможности. Британия, писал он, “владеет морями, в ее руках находится кошелек коалиции, она становится важнейшим арсеналом”. Для признания союзниками английского лидерства необходимо лишь наглядная демонстрация английской военной мощи.

Видя, что германские наступательные планы рухнули на Марне, русские в Восточной Пруссии, а французские - в Лотарингии, Черчилль стал упорно искать свой нервный узел мировой войны. И нашел его в Стамбуле. Решающая победа в Проливах решила бы, по его мнению, судьбу мировой войны. “Попадание в наши руки одной из наиболее знаменитых столиц мира даст нам огромное влияние среди союзников и гарантирует их сотрудничество с нами. Больше всего это подействует на Россию”. Будут восстановлены связи с Россией, балканские нейтралы примкнут к Антанте, за ними последует Италия. Под напором новых сил прогнется Австрия, атакуемая с трех направлений. Оказавшись изолированной, Германия столкнется с многократно превосходящими ее силами.

Вопрос стал упираться в наличие десантных войск. Черчилль запросил адмиралов в Средиземноморье, можно ли штурмовать проливы одними лишь кораблями? 13 января 1915 года Черчилль представил свой план военному кабинету и тот одобрил его. Было условлено, что могучий линкор “Королева Елизавета” своими пятнадцатидюймовыми орудиями поддержит штурм Галиполийского полуострова Дарданелл.

Черчилль послал русскому главнокомандующему - великому князю Николаю свой план захвата Дарданелл. Отношение русского командования к этой идее было, разумеется, сугубо положительным. Сэр Эдуард Грей передал Черчиллю письмо русского главнокомандующего со следующими примечаниями: “Это русский ответ по поводу Дарданелльской операции. Он показывает, что, хотя Россия не может помочь в этой операции, она (операция) получила полную поддержку, и великий князь придает ей большое значение. Этот факт вы можете использовать в переговорах с французским министром военно-морского флота, убеждая его, что наши действия здесь не вызовут недовольства России”.

Во исполнение замысла Черчилля под командованием адмирала Робека была собрана самая крупная военно-морская сила, которую когда-либо видели в Средиземном море. Согласно союзным планам, британский и французский флаги уже через несколько дней должны были взвиться над Константинополем. Черчилля ожидало, однако, одно из самых тяжелых разочарований его жизни. Координация действий союзников оказалась не на высоте, а сопротивление турецкой обороны - стойким.

Галиполийская операция была плохо спланирована. Флот взял на себя многие несвойственные ему функции, армия вяло подключилась к планированию лишь на последней стадии. В марте 1915 года британские адмиралы повели корабли на Дарданеллы и остановились перед минными полями. Корабли подавили сопротивление фортов, но дальнейшее продвижение остановилось. Высадка союзников не вызвала революции в Турции. Русские, внимательно наблюдавшие за Константинополем, предпочли бы сохранить нейтралитет Румынии и Болгарии. Турки неожиданно нашли в себе силы организованно сопротивляться десанту. Проявил себя талант Кемаля Ататюрка. В конечном счете настойчивость адмиралтейства стоила четверти миллиона последовавших потерь. 15 мая 1915 года лорд Фишер, несогласный с ведением операции, попросил отставки. Лидер консерваторов Бонар Лоу получил письмо мятежного адмирала: “У.Ч. должен уйти, он представляет собой большую опасность, чем немцы”.

9 октября 1915 г. в дополнение к дарданельской неудаче Антанты немцы нанесли удар на Балканах с севера. Генерал Макензен во главе германских и австрийских войск вошел в Белград. Двумя днями позже болгары вступили в Сербию с Востока, двойной удар оказался решающим. Последние сербские города были сданы в начале ноября 1915 г. Англичане вместе с французами начали концентрировать войска в Салониках, но в сложившейся ситуации они были не более чем наблюдателями происходивших событий. На этом этапе крах той военной операции, главным инициатором которой выступил Черчилль, становится неизбежным. 22 ноября 1915 г. британское военное руководство решило эвакуировать войска с галиполийского полуострова.

Неудача у Дарданелл больно ударила по престижу Черчилля. Среди коллег-министров лишь Китченер выразил долю симпатии. Зато адмирал Битти выразил надежду, что “теперь военно-морской флот вздохнет вольнее”, а адмирал Уимис подчеркнул, что Черчилль “предпринял операцию, в отношении обстоятельств, обеспечивающих успех которой, он был полностью невежествен”. Адмирал Джеллико охарактеризовал своего шефа как “угрозу существованию империи”. Вкладом Черчилля в свое собственное политическое унижение была фраза из его речи в палате общин, где он назвал операцию у Галиполи “обычным эпизодом азартной военной игры”. Черчилль указывал на момент риска, а слушатели запомнили образ игрока, ведущего азартную игру среди трупов и руин.

Когда Асквит создал коалиционное правительство и консерваторы вошли в него, Черчилль вынужден был покинуть свой пост. Во главе Адмиралтейства встал Бальфур, а Черчиллю досталось руководство герцогством Ланкастер. Последние части англичан покинули Галиполи в начале 1916 года, а комиссия по расследованию операции начала свою работу. Наиболее жестокими для Черчилля были следующие строки из заключительного обвинительного документа этой комиссии: “Избыточное воображение, невежество в отношении возможностей артиллерии, фатальное проявление незрелого энтузиазма с целью убеждения более склонных к медлительности умов породили трагедию Галиполи”. Ясно, что Черчилль проявил неосмотрительность, но не менее ясно, что основная вина должна была пасть на неадекватную систему военного планирования британских вооруженных сил.

Черчилль тяжело переживал свое поражение. Военный корреспондент Е.Бартлет записал 10 июня 1915 года в дневнике: “Очень удивлен перемене в Уинстоне Черчилле. Он выглядит старше своего возраста, у него бледное лицо, он в состоянии депрессии и остро переживает свою отставку… Он не обвиняет в своих несчастья никого, кроме самого себя. Занимая в начале войны самый важный пост в правительстве, ему нужно было лишь сдержать свою горячность, продолжать работу, советуясь с помощниками, и он был бы первым лордом до сих пор. Но его природа восстала против перспективы сидения в кресле и направления морской стратегии во время, когда другие сражались. Он был раздираем противоположными эмоциями, задачами своего большого поста и высшим желанием принять активное участие в самой войне”.

История, по крайней мере частично, оправдала Черчилля. После окончания войны германский командующий в Турции генерал Лиман фон Сандерс признал: “Если бы изданные (западными союзниками. - А.У.) приказы по захвату Дарданелл были выполнены, течение мировой войны после весны 1915 года изменилось бы, Германия и Австрия были бы вынуждены продолжать борьбу в одиночестве”. Но союзники ждали еще несколько месяцев, прежде чем собрали достаточные по их мнению силы. Но и турки с немцами подготовились. 200 тысяч союзных потерь должны были быть объяснены, и Черчилль стал жертвой этого объяснения.

Существует целая литература, посвященная вопросу, виноват ли Черчилль в галиполийском поражении. Сэр Бэзил Лиддел Гарт оценил операцию как “основанную на здравой и в своей основе концепции, но подорванную серией ошибок, равных которым нет в британской истории”. Другие критики менее милосердны. Австралиец сэр Джон Монэш считал ошибочной саму идею - “черчиллевский способ бросаться вперед еще до того, как ты готов и когда ты не знаешь, каким будет твой следующий шаг”. Лорд Селборн отметил, что “фундаментальный недостаток его умственной системы заключается в постоянной неуспокоенности”. К этой оценке был близок и главный покровитель Черчилля в правительстве. В мае 1915 г. премьер-министр Асквит записал: “У Черчилля нет подлинного чувства пропорции. Я действительно люблю его, но смотрю на его будущее с опасением. Я не думаю, что он когда-нибудь взойдет на вершину английской политики, несмотря на все свои превосходные дарования”.

Критики дарданелльской операции Черчилля не знали, как относился к этому предприятию противник. Мы в этом смысле находимся в лучшем положении. Начальник генерального штаба Германии генерал Фалькенхайн писал: “Если проливы, соединяющие Средиземное и Черное моря не будут постоянно закрыты для движения кораблей Антанты, все надежды на успешное окончание войны уменьшатся в очень значительной мере. Россия высвободится из своей изоляции, которая более чем военные победы гарантирует, что слабеющий Титан рухнет автоматически”. Черчиллевская неудача на галиполийском полуострове закрепила изоляцию России. “На Дарданеллах погасли все надежды на установление надежных контактов с Россией, - пишет Черчилль. - Железная дорога длиною в 1200 миль должна была быть построена в направлении Мурманска; можно было пользоваться дорогой, начинающейся во Владивостоке, протяженностью в 4000 миль; но тесное сотрудничество в обмене людьми и военными материалами, огромный экспорт южнорусской пшеницы, расширение жизненно важной торговли, которое было возможно только с открытием пути в Черное море, было отныне невожможно для нас”.

Прошло время, и мнение о Дарданелльской операции изменилось, следующие поколения пришли к выводу, что лобовое столкновение так и не дало бы результатов, сколько бы новых солдат не бросали на фронт при реке Сомме. Необходим был удар в уязвимом месте, стратегически необходимо было найти связь с изолированным союзником - Россией. Даже наследовавший Черчиллю на посту премьер-министра лейборист Клемент Эттли признал: “За всю первую мировую войну была выдвинута лишь одна блестящая стратегическая идея - это была идея Уинстона: Дарданеллы”.

23 мая 1915 г. Черчилль передал адмиралтейство лорду Бальфуру. Первым решением нового главы военно-морского ведомства было приостановить создание танков. Китченер смеялся над причудливой игрушкой, он предсказывал, что восемнадцатифунтовые снаряды мигом справятся со странным чудовищем,”продуктом недопустимого вмешательства моряков в сухопутные дела”. Черчилль пытался спасти свое детище, он обратился к премьеру Асквиту, но безуспешно. В результате 15 сентября 1915 г. вместо планируемой армады лишь несколько танков были брошены в действие на Сомме. Черчилль записал в дневнике: “Мои бедные наземные линкоры, вас выпустили в бой в незначительном количестве, а ведь эта идея стоила победы”. Пожалуй, Черчилль спешил. Время танков придет значительно позже.

Галиполийское фиаско воспрепятствовало его участию в национальной политике на протяжении следующих двух лет. Опасения и недоверие исключали для Черчилля возможность участия в правительстве. У него не было национальной поддержки, ни одна партия и ни один из регионов страны не поддержал его. Даже в собственной - либеральной партии ни одна фракция не считала его своим лидером, не видела в нем своего оратора - выразителя своих мнений. Враждебность окружала Черчилля и в парламенте, и за его пределами. Время шло, а большие политические возможности проходили мимо. Вот как Ллойд Джордж описал возражения его противников: “Его (Черчилля) мозг представляет собой мощную машину, но в ней сокрыты дефекты, которые не позволяют машине всегда действовать должным образом. Сказать, что это за дефекты, весьма трудно. Но когда этот механизм начинает работать неверно, сама его мощь приводит к разрушительным действиям не только в отношении его самого, но и в отношении того дела, в которое он вовлечен, и людей, с которыми сотрудничает”.

Черчилль так и не смог преодолеть общественных сомнений и недоверия, порожденных его спонтанностью и опрометчивостью. Его считали воплощением эгоизма именно того сорта, который опасен в период национального кризиса, того эгоизма, который не поддается традиционному политическому контролю. Его эксцентризм воспринимался как непростительная безответственность.