— Да, был Россия. Первая война был. Плен, понимайте? Омск был, да. Два года лагер, немножко революцьон, поехаль домой, Германия…

— Во — земляки! — засмеялся Юрка. — Ну, земляк, давай-ка ты обратно маришрен махен. Нах хауз, ферштеен?

— Корошо.

— Поглядим, товарищ гвардии младший сержант, из школу, а? — сказал Борзов, прищуриваясь (по званию обращался к Юрке только в особых случаях).

— Некогда! Прочикались тут. Пошли!

Юрка козырнул директору, Борзов тоже.

— Бывайте здоровы, — сказал Борзов.

— До свидани, господа, — сказал директор.

Юрка и Борзов зашагали по аллее к воротам.

— Между прочим, Николаич, войну отломаем, я в пединститут пойду, — сказал Юрка, оглядываясь.

— Дело хорошее. Это очень дело хорошее, Юра.

— А у директора-то… морда самая паскудная, заметил?

— Да полно, — засмеялся Борзов.

— Глаза у него… тухлые какие-то.

— Брось.

Автоматная очередь (из немецкого автомата — это Борзов с Юркой сразу определили по звуку) бросила их на асфальт…

Развернувшись головами к дому, они поползли налево, к соснам.

Еще ударила очередь…

Видели Борзов с Юркой: последние мальчишки и девчонки убегали за правый угол дома…

А на асфальте перед крыльцом лежал кто-то в черной шинели, в каске и бил из автомата…