Так вот экзамены. В первой жизни, помнится, на замечание, сделанное классной дамой на моё безобразное отношение к учёбе, я здорово психанул и резко ответил Белке мол могу обойтись и без школы. Образование получить никогда не поздно, а учиться в классе, где тебя прессуют мне не интересно. Отношения и так складывались неважные, но тут Белка меня возненавидела по настоящему. Это сейчас воспринимаю свой бзик как гримасу переходного возраста, игру гормонов и всё такое. Но тогда я написал заявление в середине мая и ушёл из школы со справкой. Помню, дед и бабушка уговаривали остаться, мотивируя, абсурдность поступка потерянными двумя годами учёбы и лишения себя возможности продолжить образование. Я отчаянно отбивался. Бабушка смирилась быстро, лишь переживая за реакцию матери по возвращению со съёмок. Дед давил:

— Дима, чего взбрендил, никому не охота зубрить, но ведь надо. Как же без аттестата?

— Дед, ты ничего не понимаешь, закончу вечернюю школу, а пока поработаю на заводе, душа лежит к токарному станку. Затем в путягу (ПТУ) поступлю, там параллельно можно сдать экзамены и получить аттестат о среднем образовании. Армия не за горами, а после службы и в институт или в техникум. Ведь ты же хочешь, чтобы я стал настоящим защитником страны?

Деда мои аргументы смутили, он махнул рукой — делай что хочешь! Но было видно, мои слова про срочную службу были ему по душе. Вот почему в школе, следуя заповеди не менять узловые точки в течении биографии, я тупо продублировал свой бездумный протест. И вновь удивлённые лица одноклассников, Сноб вертел пальцем у виска — чего с дурака взять? Ну, ну, красавчик, я найду способ поставить тебя на место. Далее разговор на повышенных тонах с родными. Присовокупил в беседе с дедом аргумент о продолжении службы и поступлении в военное училище. Святая ложь успокоила ветерана ещё быстрей, чем сорок восемь лет назад. В итоге справка, а позже, следуя «историческому сценарию», должен устроиться на завод. Но это впереди, сейчас же описываю в хронологическом порядке, что произошло.

С новым знакомым, Владимиром Путиным, пересекались на тренировках и не то, чтобы подружились, но отношения складывались как у большинства сверстников, связанных общими интересами, в нашем случае спортом. Своё внимание я старался открыто не проявлять и даже не мог точно сформулировать зачем набиваться в друзья к будущему президенту. Психология обывателя двадцать первого века подсказывала: а вдруг пригодиться когда-нибудь, хуже не станет. С другой стороны, откуда мне знать состоится это «когда-нибудь» и чего сейчас мыслить глобально спустя лишь месяц с небольшим в прошлом. В моём особом положении знаю прошлое и будущее, но что станется в следующую минуту, предугадать не дано. Не ровен час «сдует» в будущее или ещё куда? Моя психика такой дилеммы не тянет, так что живу «нынешним прошлым», если можно так выразиться.

Пригласил Путина на школьный вечер в преддверии майских праздников, ведь я выступал в школьном ВИА, по нынешнему, в самопальной рок-группе. Это ещё одна часть моей биографии: играл на ударных и пел в меру способностей. Интерес к западной рок-культуре помогал и мешал одновременно. Петь на иностранном не приветствовалось, куда лучше шёл репертуар из совковых любовно-патриотических шлягеров, а хиты британских и американских рокеров практически отсутствовали из-за отсутствия материала и знания языков. Эту проблему я собирался исправить, поскольку языком владел, многие тексты знал, партии инструментов предполагал возложить на музыкального руководителя Олега Голубева, а оригиналы достать у Сашки Политковского.

Хочется подробно описать нашу последнюю беседу с учителем русского и литературы Забинковым. На уроках я придуривался, но у меня это плохо получалось, прорывались взрослые мысли. После первого памятного контакта в день «приземления» из будущего, преподаватель поглядывал на меня, часто вызывал к доске и с интересом слушал развёрнутые ответы по заданным, а порой и отвлечённым темам. Я знал, что скору навсегда уйду из школы, он — нет. Юрий Соломонович тормознул меня после звонка на большую перемену. На дворе конец апреля, стайки учеников устремились на волю из душных классов школы, а я застрял в коридоре и смотрел на весеннюю искрящуюся барашками поверхность Фонтанки, крепко о чём-то задумавшись.

— Дмитрий, у меня вопрос. Я чувствую ваш потенциал и несвойственные возрасту вдумчивые рассуждения. Расскажите, что читаете вне классных заданий?

Я помнил, как литератор ставил меня на место за вольные трактовки домашних заданий и, что греха таить, слабую орфографию, но то в другой жизни. Сейчас же отпустил тормоза и решил потроллить пожилого педагога.

— Очень нравятся стихи поэтов-бардов: Бродского, Галича, Высоцкого, Булата Окуджавы; из прозаиков: Солженицына, Синявского, Некрасова, Максимова, да всех разве упомнишь — диссидентов немало…

Забинков испуганно напрягся и тихо спросил:

— А что помните из Синявского?

— Ну как же, роман «Суд идет», повесть «Любимов», была ещё статья за которую, собственно, его и Даниэля привлекли и осудили. Это, поверьте, интереснее, чем руководящая роль партии в борьбе советских людей с фашизмом по роману «Молодая гвардия» Фадеева. По прозе могу дать синопсис, если вам интересно, а стихи помню многих, вот послушайте Галича:

Видать, я здорово его шокировал, преподаватель скомкано бросил:

— Дима, давайте как-нибудь после занятий побеседуем. Вижу, вам есть что мне сказать. Сильно озадачили меня, сильно, если не сказать больше.

Юрий Соломонович растерянно окинул взглядом странного ученика и направился в учительскую. Я смотрел на сгорбившуюся спину учителя, опустившиеся плечи и мне стало его жалко. С большой долей вероятности, допускаю, что жизнь здорово помяла питерского интеллигента в годы войны и после. Например, в 46-м, когда идеологическая послевоенная вакханалия Жданова вокруг имён Ахматовой и Зощенко, встряхнула литературные ряды Ленинграда. Забинков по возрасту тянет за пятьдесят годков, так что в те годы уже был зрелым студентом или педагогом. Ведь не спросишь, да и зачем, своих проблем что ли мало?