Дамы удивлённо переглянулись, мог бы не хохмить, но в моём положении это как-то сбивало уровень адреналина. Энергично двинулся в указанном направлении. Спросить прямо, какое сегодня число и месяц я не решился, проще купить газету и прочитать. Улицу Белинского помнил, там располагалась славная пирожковая в подвальчике, а вот где стоял киоск в памяти стёрлось. Я купил «Смену» и «Ленинградскую правду» — хватило пяти копеек. Из газет узнал дату, в которую неведомые силы вернули меня после электрического разряда. Нынче среда 3 апреля 1968 года, а значит отсчёт начался заново. Теперь пора навестить родную школу. Шагом, до двадцать второго дома на Фонтанке, не больше пяти минут. В гардеробе я столкнулся с белобрысым пацаном своего возраста. О, знакомое лицо!
— Петруха, привет, где болтаешься? Тебя Белка отметила отсутствующим, сегодня же подготовительный к экзаменам по русскому, ты что забыл?
Петрухой меня не называли лет тридцать, а раньше кликали пацаны во дворе, потом одноклассники, сослуживцы в армии и сидельцы на зоне. Память услужливо выдала: Белка — классная Бэлла Григорьевна Левина, она же англичанка, в смысле преподаватель английского языка. Школьник напротив — Стасик Егоров. И то неплохо: спустя сорок восемь лет альцгеймер ещё не потревожил. То, что стал относиться к ситуации с юморком, явно защитная реакция. Писать обо всём хочется подробно и много. В подкорке мелькнуло — «биография два». Надо как-то выкручиваться и встраиваться в школьное расписание, а заодно решать свою дальнейшую судьбу.
— Приболел немного. Дома на занятия не хотели пускать. Стасик, — я внутренне напрягся, а вдруг парня зовут иначе, — а чего было на занятиях, кто вёл урок?
Стасик реагировал адекватно, значит пока всё правильно. Ответить не успел, забытой трелью прорезался звонок. Одноклассник рванул на второй этаж, я за ним. Вбегаем в класс, ребята на своих местах, мне машет рукой Димка Сайко. Тёзку тут же вспомнил — мой школьный приятель по кличке Пыжик. Плюхаюсь рядышком, запамятовал, с кем я сидел за одной партой, должно быть с этим очкариком. Сердце молотит! Страшно от новых ощущений а, главное — отсутствия алгоритма поступков, то есть запрограммированных навыков поведения в подобной ситуации.
Вошёл преподаватель, все встали. Забыть такую личность я не мог, уж больно напоминал диктора Левитана, причём не голосом, а характерной внешностью: круглые очки, мясистые губы, чёрные волосы, зачёсанные назад, обязательный галстук и белая рубашка. Ярко высветилось в голове — Юрий Соломонович Забинков! Я смотрел на него во все глаза, а как же: преподаватель русского и литературы, эрудированная и грамотная личность из прежней жизни. В данный момент он мне ближе и понятней нежели пёстрая кучка одноклассников. Петрушевский из будущего в биологической оболочке семнадцатилетнего подростка прошлого, с интересом уставился на учителя. Во, как высказался! Волнение отошло на второй план, сейчас мне стало увлекательно, что дальше? Наставник словно угадал мои мысли:
— А, Петрушевский появился! Уже всё знаете, молодой человек? На первый урок можно и не ходить? Отлично, вот и проверим вашу подготовку по теме занятий. Милости прошу к доске, не стесняйтесь…
Так увлёкся, что хочу сказать несколько слов для тех, кто когда-нибудь прочитает эти записки. Мне дана возможность, какими-то высшими силами, прожить жизнь заново. Хорошо хоть не с младенческой соски, а молодым человеком образца 1968 года. До того как подняться в квартиру, где я жил под присмотром и опекой бабушки с дедом (о той незабываемой встрече позже), забежал в канцелярский магазин, где купил общую тетрадь за сорок четыре копейки и новомодную шариковую ручку. После автобиографии, судьба выдала шанс зафиксировать ещё одну. Теперь в хронологическом порядке записываю основные вехи этой «новой» прошлой жизни. Пусть первая эмоциональная, но взвешенная и подробная запись будет вместо предисловия. Я помню своё прошлое, я знаю цепочку последующих событий, но мне не дано знать, как получится существовать в этом мире. Оттого спешу всё подробно выкладывать на бумаге, где же ты, любимый ноутбук Lenovo? Как мне тебя не хватает! Теперь настольный компьютер из будущего заменяет зелёная общая тетрадь — «дорогой дневник».
2. Встреча
Итак, урок литературы. Меня вызывает к доске преподаватель:
— Милости прошу к доске, не стесняйтесь, берите мел, записываем тему урока. Смелей, Петрушевский, смелей. Все открыли тетради и пишут «Омут светского общества», план. Далее, «Светское общество в романе „Евгений Онегин“». А, что смешного?
Я услышал ропот за спиной и стал перечитывать свои каракули — «Омут советского общества»! Повернулся к аудитории, милые подзабытые лица одноклассников ожили, девчонки хихикали, парни зашептались. Забинков попытался погасить интерес аудитории:
— Ребята, успокоились. Петрушевский, исправляйте текст и будьте внимательны. Кстати, как называется подобный ляп?
Я напряг память и выдал по памяти:
— Это незначительная описка входит в термин парапраксис, а в устной речи — оговорка по Фрейду…, — я оборвал себя, увидев, как удивление преподавателя сменяется интересом и закончил, — где-то так, друзья мои!
— Интересно, читали Фрейда? И что же это означает, уважаемый Дмитрий?
— Незначительное и бессмысленное ошибочное действие, как плод реализации бессознательных желаний. Является компромиссным образованием, создаваемым соответствующим сознательным намерением и частичным одновременным осуществлением бессознательного желания.
У Юрия Соломоновича вытянулось лицо, а в классе воцарилась полная тишина. Челюсти конечно «не отвалились», но подобного никто не ожидал. Краем глаза отметил, прелестное личико Вероники Лазовской с вопросительной миной, каменное выражение Юры Сноба (вот такая фамилия, причём соответствующая внутреннему содержанию) и недоуменные физиономии остальных. На хрена я так? Встрепенулся и автоматически отчеканил то, что хорошо знал и помнил:
— В романе «Евгений Онегин» важнейшую роль играет русское дворянство и столичное светское общество. Здесь читатель встречает множество эпизодов и подробностей из жизни высшего общества. Пушкин описывает балы и званые ужины, столичные театры, одежду, манеры и привычки знатных жителей Москвы и Петербурга. Автор довольно иронично и шутливо говорит о высшем обществе и дворянах в целом. Он тонко высмеивает глупость и пустоту скучающих аристократов. Например: «…Однообразная семья, все жадной скуки сыновья…»
Преподаватель расцвёл: