Когда Джахан кивнул, все трое помрачнели.

– Прими мои поздравления, новичок! – произнес Давуд. – К этому старому ослу-книготорговцу учитель посылает только своих любимчиков.

Услышать это было чрезвычайно приятно, но все же Джахан ощутил легкий укол беспокойства.

– Смотри не оплошай, – усмехнулся Никола. – Главное, не вздумай робеть. Держись с торговцем посмелее и постарайся показать, что ты остер на язык. Он это любит.

Юсуф улыбнулся и кивнул в знак согласия.

– Да, вот еще что: говори погромче. Старый Симеон глух, как бревно, – добавил Давуд.

Джахан поблагодарил товарищей за советы. Доверять Чоту попечению других людей он не любил, но иного выбора у него не оставалось. С утра он приготовил для слона побольше пищи, а около полудня оседлал лошадь – весьма ленивое и апатичное животное – и, захватив с собой выданный ему учителем кошель с деньгами, двинулся в путь.

Вдоль дороги, ведущей в Ункапаны, тянулись зеленые поля и кладбища, обсаженные кипарисами. Джахану так хотелось увидеть море, что он решил сделать крюк и проехать по набережной. Он никогда не упускал случая полюбоваться морем. «Если однажды жизнь в Стамбуле станет совершенно невыносимой, я всегда смогу пробраться на какой-нибудь корабль и вернуться домой», – говорил себе Джахан, и эта мысль неизменно утешала и поддерживала его. В глубине души он не переставал верить, что дома его по-прежнему ждут.

Воздух в порту гудел от разнообразных звуков. Плеск волн, крики чаек, отрывистые приказы смешивались со звоном цепей и свистом кнутов. К запаху водорослей примешивалась вонь пота и нечистот, исходящая от сотен тел. С нескольких кораблей только что выгрузили партию пленных, захваченных во время недавнего морского сражения. Среди них были мужчины, женщины, старики и дети – эти люди всего несколько недель назад имели имена, дома и семьи, а теперь превратились в бессловесную скотину. Ноги их были скованы цепями, а взоры безучастны и устремлены в пространство, словно они не видели ничего вокруг. Джахан соскочил с лошади и присоединился к зевакам, наблюдавшим за этой угрюмой процессией.

Все пленники с ног до головы были покрыты глубоко въевшейся грязью. У одних некогда роскошная одежда теперь превратилась в лохмотья, которые их владельцы пытались носить с достоинством. По всей видимости, прежде то были знатные и богатые люди. Другие были одеты в жалкое тряпье, которым побрезговали бы стамбульские нищие. Но сейчас было уже совершенно не важно, кем эти люди были в прежней жизни: кнут надсмотрщика не делал различий между богачами и бедняками. Он разгуливал по спинам злосчастных пленников, вынуждая их ускорить шаг и вырывая несчастных из царства грез, в котором те пытались обрести убежище от страшной реальности.

Джахан вновь вскочил на лошадь и двинулся в сторону базара. Отыскал там нескольких торговцев страусиными яйцами и сообщил им, что главному придворному зодчему вскоре понадобится их товар. Синан использовал страусиные яйца, чтобы изгнать из мечетей пауков, имеющих обыкновение ткать по углам свою паутину. Проколотое яйцо, подвешенное к потолку, испускало запах, незаметный для людей, но невыносимый для насекомых.

Торговцы внимательно выслушали Джахана, но, когда тот спросил их, сумеют ли они через месяц снабдить Синана достаточным количеством яиц, отвечали лишь: «Иншаллах!» Отнюдь не уверенный в том, что сумел должным образом выполнить первое поручение учителя, он приступил ко второму.

Лавка книготорговца находилась в деревянном двухэтажном доме, явно знававшем лучшие времена. Остановившись у дверей, Джахан привязал лошадь, которая была счастлива расстаться с надоевшим ей всадником не меньше, чем он сам с упрямой скотиной. Памятуя о том, что хозяин лавки глух, Джахан забарабанил в дверь изо всей силы. Дверь распахнулась, и перед ним предстал древний старик, который, несмотря на свою дряхлость, выглядел разъяренным.

– Ты что, решил выломать мою дверь?

– Салям алейкум, меня прислал…

– Что ты орешь, болван? Или думаешь, что все старики глухие?

– Нет, эфенди, – пробормотал ошеломленный Джахан.

– Так кто тебя послал, недоумок? – процедил торговец. Лицо его несколько смягчилось, когда он услышал имя Синана. – Входи.

Стоило Джахану войти, как в ноздри ему ударил запах свежеиспеченного хлеба. В дальнем углу, согнувшись над шитьем, сидела тощая морщинистая старуха.

– Это моя жена Эстер, – сказал Симеон. – Не беспокой ее.