Феномены, которые обыденно мы называем также фактами, по своей природе несомненны и определенны, но часто бывают неопределенными и колеблющимися, поскольку они – лишь явления. Естествоиспытатель стремится схватить и фиксировать определенное в явлениях; в отдельных случаях он обращает внимание не только на то, как феномены являются, но и на то, как они должны бы являться. Существует, как я часто мог заметить, особенно в разрабатываемой мною области, много эмпирических дробей, которые нужно откинуть, чтобы получить чистый постоянный феномен; но как только я позволил себе это, я уже выставляю своего рода идеал.

Тем не менее большая разница, разбивать ли в угоду какой-либо гипотезе, как это делают «теористы», целые числа на дроби или жертвовать эмпирической дробью ради идеи чистого феномена.

Наблюдатель ведь никогда не видит чистого феномена воочию, но многое зависит от настроения его духа, от состояния воспринимающего органа в данную минуту, от света, воздуха, погоды, окружающих тел, метода действия и тысячи иных обстоятельств; поэтому пришлось бы вычерпать море, если бы всецело держаться индивидуальности феномена и наблюдать ее, измерять, взвешивать и описывать.

В своем наблюдении и рассмотрении природы я, особенно в последнее время, оставался по возможности верен следующему методу.

До известной степени убедившись из опыта в постоянстве и последовательности феноменов, я извлекаю отсюда эмпирический закон и предписываю его будущим явлениям. Если закон и явления в дальнейшем вполне подходят друг к другу, то я добился своего; если не вполне, то мое внимание привлекается к особым обстоятельствам отдельных случаев, и я вынужден искать новых условий, при которых я смогу яснее представить противоречащие эксперименты; если же иной раз, при одинаковых обстоятельствах, обнаруживается случай, противоречащий моему закону, то я вижу, что мне нужно двинуться вперед со всей моей работой и искать более высокой точки зрения.

Таков, согласно моему опыту, тот пункт, где человеческий ум ближе всего может подойти к предметам в их всеобщности, поднять их до себя, как бы амальгамироваться с ними (что мы вообще делаем в обыденной эмпирии) рациональным образом.

Итак, вот что можем мы установить в нашей работе.

1) Эмпирический феномен, который подмечает в природе каждый человек и который затем возвышается экспериментами до

2) научного феномена, когда его дают при иных обстоятельствах и условиях, чем он был известен вначале, и в более или менее удачной последовательности.

3) Чистый феномен выступает, наконец, в качестве результата всех данных опыта и экспериментов. Он никогда не может существовать изолированно, но обнаруживается в постоянной последовательности явлений. Чтобы изобразить его, человеческий ум определяет все эмпирически колеблющееся, исключает случайное, отделяет нечистое, развертывает спутанное, даже открывает незнакомое.

Здесь нужно бы признать, если бы человек умел смиряться, последнюю цель наших сил. Ибо здесь спрашивается не о причинах, а об условиях, при которых являются феномены; здесь созерцается и принимается их строгая последовательность, их вечное возвращение при тысяче различных обстоятельств, их однообразие и изменчивость, признается их определенность и вновь определяется человеческим умом.

Собственно, эту работу нельзя назвать умозрительной: в конце концов, это, как мне думается, те же практические и сами себя исправляющие операции обыденного человеческого рассудка, который дерзает проявиться в более высокой сфере.