Опыт и идея[92]
(
Эмпирическая ботаника (траволечение) исходит, как и всякое человеческое стремление, из полезного, она ищет пищи в плодах, врачебной помощи в травах и кореньях, и такое направление ни в коем случае нельзя считать низким; здесь мы открываем идею, направленную на полезное – быть может, самое первоначальное из всех направлений – и тем не менее стоящую уже очень высоко, так как она обозначает самое непосредственное отношение предметов к человеку, в предчувствии его гордого притязания – господства над миром.
Мы переживаем время, которое с каждым днем дает нам все больше стимулов рассматривать оба мира, к которым мы принадлежим, высший и низший, как связанные между собою, признавать идеальное в реальном и, поднимаясь в бесконечное, умерять наше обычное недовольство конечным. Великие преимущества, которые можно будет извлечь из этого, мы сумеем ценить при самых различных обстоятельствах, и в особенности – применять их, разумно действуя, к наукам и искусствам.
Возвысившись до этого воззрения, мы не станем больше при разработке естествознания противополагать опыт идее; мы привыкаем, напротив, находить идею в опыте, убежденные, что природа поступает по идеям, как преследует какую-либо идею и человек во всем, к чему он приступает. При этом нужно, конечно, принять во внимание, что идея в своем происхождении и своем направлении представляется в различных видах и в этом смысле может различно оцениваться.
Здесь же мы прежде всего признаем и выскажем, что мы сознательно захватываем область, где скрещиваются метафизика и естественная история, где, стало быть, серьезный, добросовестный исследователь охотнее всего останавливается: здесь его не пугает больше напор безграничных частностей, так как он научился ценить великое влияние простейшей идеи, которая самыми различными способами может сообщить многообразному ясность и порядок.
Укрепляясь в этом образе мышления, рассматривая предметы в высшем смысле, естествоиспытатель приобретает доверие и идет благодаря этому навстречу эмпирику, который лишь со значительной скромностью решается признать какую-либо всеобщность.
Последний хорошо делает, называя гипотезой то, что уже обосновано; с тем более радостным убеждением найдет и он, что здесь имеет место истинное согласование. Он почувствует это, как чувствовали и мы в свое время.
После этого не проявится и следа противоречия, понадобится лишь кое-где выровнять незначительные разногласия, и обе стороны смогут радоваться взаимному успеху.
Все время, однако, добросовестный исследователь должен наблюдать самого себя и заботиться о том, чтобы, подобно тому как взору его открываются пластичные органы, так и сам он сохранил пластичность своего воззрения и не застывал на одном способе объяснения, а в каждом случае умел выбирать способ, самый удобный, наиболее аналогичный наглядному представлению.
Так, например, удобно представлять себе листики некоторых чашечек как сначала, по тенденции природы, отдельные и лишь потом более или менее соединенные благодаря анастомозу. Напротив, листья пальмы, в их прогрессивном росте, нужно представлять себе как произведенные природой в виде единства и лишь затем расходящиеся и разрывающиеся на многие части. Но все сводится вообще к тенденции ума: склонен ли он идти от единичного к целому или от целого к единичному. Таким взаимным признанием устраняется всякое столкновение образов мышления, и наука приобретает солидное положение, наука, страдающая, больше, чем думают, от такого раздора[93], который сводится больше к словопрениям.
Это имеет место при объяснении известных явлений, где встречаются более низкие способы объяснения, которые все же сообразны человеческой природе и из нее ведут свое происхождение. Ставится, например, вопрос: объяснить ли известное единство, в котором обнаруживается многообразие, из уже наличного многообразия, сложности, или же рассматривать и принимать его как развившееся из продуктивного единства. И то и другое допустимо, поскольку мы хотим и должны признавать различные проявляющиеся у человека способы представления, именно атомистический и динамический, которые различаются только тем, что первый в своем объяснении привносит таинственное соединение, второй же предполагает его. Первый может, чтобы снискать расположение, сослаться на анастомоз, второй – на допущенное множество и единство; но если тщательнее всмотреться, то окажется всегда, что человек предполагает то, что он нашел, и находит то, что он предполагал. Естествоиспытатель в качестве философа не должен стыдиться двигаться взад и вперед в этой качелеобразной системе и там, где научный мир не понимает себя, приходить к соглашению с самим собою. Зато он, с другой стороны, предоставляет описывающему и определяющему ботанику право «находить прибежище у позитивных решений, если не хочет впасть в вечное кружение и колебание».
Рассмотрим прежде всего, согласно нашей ближайшей цели, что выиграет от этого изучение органических существ. Все наше дело состоит здесь в том, чтобы самое простое явление мыслить как самое многообразное, единство как множество. Уже раньше мы без обиняков высказали положение: все живое как таковое есть уже нечто множественное; и этими словами мы, на наш взгляд, удовлетворяем основному требованию мышления об этих предметах.
Представлять себе это многое последовательно в одном, как заранее вложенное, – воззрение несовершенное и не сообразное ни фантазии, ни рассудку; зато мы должны допустить развитие в высшем смысле: множественность в единичном, внутренняя и внешняя, не приведет нас больше в замешательство, если мы выразимся следующим образом: низшее живое отделяется от живого, высшее живое причленяется к живому, и так каждый член становится новым живым элементом.
Не смогли удержаться и другие классификации, которые, основываясь на известных частях и признаках, исходили из первого способа рассмотрения, пока наконец, все отступая назад, не достигли, как предполагалось, первых и первоначальных органов и не начали брать растение – если не до его развития, то, по крайней мере, в момент его развития; тогда оказалось, что либо его первые органы нельзя было заметить, либо они находились в двойном, тройном и большем числе.
Это был, при великой последовательности природы, вполне правильный путь, ибо как данное существо начинает в своем явлении, так оно продолжает и кончает.
Здесь тем более должно было удаться заложить прочный фундамент, что, хотя заметные, бросающиеся в глаза члены дают некоторый повод к классификации и систематизации, тем не менее первоначальные члены обладают тем особым преимуществом, что, принимая их во внимание, можно сразу разбить все существа на большие группы; при этом основательнее познаются их свойства и отношения, что и происходило непрерывно на пользу науки в течение последнего времени.
Чтобы избегнуть участи того мальчика, который взялся вычерпать раковиной море, будем из неисчерпаемого черпать нужное, полезное для наших целей.
Обратимся сразу к расчленению, так как оно непосредственно вводит нас в жизнь растительного царства; расчленение более благородного растения не является здесь бесконечным повторением одного и того же члена. Расчленение без потенцирования не представляет для нас интереса, мы причаливаем там, где нам больше всего по сердцу: потенцированное расчленение, последовательное, расчлененное потенцирование, – отсюда возможность завершающего образования, где, в свою очередь, многое отделяется от многого, из единого выступает многое.