Проблема в том, как его пропихнуть, как убедить коллег по комитету, что, по здравом размышлении, возможно, настало время использовать Папио с большей пользой, с большим воображением, чем просто как бесплатную якорную стоянку для яхт и дешевую остановку для круизных судов с туристами. В конце концов, он мог доказать, что останется ещё по крайней мере дюжина таких же заливчиков между Марселем и Касисом.

Но время для воздействия было ограничено. Новая встреча по вопросам планирования намечена на будущую неделю, и де Котиньи придется найти очень убедительный аргумент, если он не хочет, чтобы видеопленка попала не в те руки. Иначе катастрофа. С карьерой будет покончено, семье останется место опозоренной. Последствия слишком ужасные, чтобы о них думать.

Стоя на светофорах на бульваре Бель, де Котиньи старался думать об услугах, которые мог предложить, о членах комитета, которые могли бы с благодарностью воспользоваться на время летним домом де Котиньи в Гваделупе, их зимним шале в Тине. Он знал, кто это — Лебарн, Пилу, этот парень Миссоне из совета по труду, — но это все же была жуткая перспектива. Стать одним из них, опуститься до их уровня... За все время работы в госсовете де Котиньи ни разу не замарал рук, ни разу не принял взятки. Правда, ему никогда и не предлагали. Имя де Котиньи не предполагало этого. Чище падающего снега. Неподкупный.

Если бы они только знали, думал он.

К тому времени, когда де Котиньи доехал до площади Кастелен, движение стало посвободнее. Объехав дважды вокруг фонтана, он обнаружил свободное место. Паркуясь, неаккуратно сдал назад, но был слишком расстроен, чтобы попытаться выровнять машину.

Заперев автомобиль, он пошел к матери. Она жила на верхнем этаже, окна квартиры выходили на фонтан Кантини и бурление часа пик. Поднимаясь в сетчатом лифте, он думал, что ему опять придется есть барашка, лазанью или треску, любимые блюда матери. А судя по тому, как часто они подавались, когда он приходил на обед, и единственные, которые умела готовить ее экономка Луиза.

Дверь открыла Луиза. Де Котиньи унюхал запах розмарина и чеснока. Барашек.

— Добрый вечер, мсье Юбер. — Она взяла у него кейс и пиджак. — Ваша мать...

— Юбер, Юбер? Это ты? — пропищала из гостиной мать.

— Это я. Я. Прости, что так поздно... Это из-за пробок...

Мадам Мирей де Котиньи — вязанки браслетов, шуршащего шелка, позвякивающего жемчуга — энергично шла по коридору, простерев вперед руки. Луиза поспешно посторонилась, и через секунду де Котиньи оказался в крепких объятиях, утонув в ароматах туалетной воды, лака для волос и виски.

Но сегодня вечером она не была настроена на долгие объятия и обмен любезностями. Мадам сделала шаг назад, держа его за плечи на вытянутых руках, глаза сверкали новостями, которые ей не терпелось выложить ему.

— Ты слышал? Слышал? Да?

Де Котиньи нахмурился, покачал головой, ничего не понимая.

Это обрадовало ее. Он ничего не слышал. Значит, она первой сообщит ему. Прекрасная, удивительная новость.

— Доде. Мэр. Его хватил удар, — выпалила мадам де Котиньи, хватая сына за руку и увлекая в гостиную. — Тяжелый. Он в Темуане.

Устраиваясь, Юбер принял у Луизы выпивку и попытался сосредоточиться на том, что сказала мать. Доде. Удар.

Она услышала новость утром от Виржинии Лежульян, которая узнала о ней от Клотильды Роллан, побывавшей в резиденции Доде спустя несколько минут после случившегося. Они вместе бросились в больницу, мадам Доде и Клотильда, вслед за каретой «скорой помощи» — мадам Доде слишком слаба, чтобы самой вести машину.

— Прямо утром. В постели. Сначала мадам Доде подумала, что он спит, поэтому на цыпочках вышла из комнаты, решив, пусть подремлет. Она всегда жаловалась, что супруг слишком много работает, нуждается в отдыхе... ты знаешь мадам Доде. Любит задирать нос, а не заниматься делом. Ха!

Мадам де Котиньи взяла сигарету и постучала ею о крышку пачки. Юбер потянулся и дал ей прикурить.