— Мы просто хотим избавить его от болезней, — сказала Наоми. — Вы же понимаете — боль не уходит до конца. Мы не сможем пройти через это еще раз.

— Все очень просто, — добавил Джон. — Мы с Наоми не богаты. Мы не считаем, что превосходим других. Мы не доктор и миссис Красавцы или, скажем, доктор и миссис Гении. Мы просто люди, которые чувствуют ответственность перед своим ребенком. Мы обязаны сделать для него — или для нее — все самое лучшее, что в наших силах. — Он взглянул на Наоми, и она, поколебавшись секунду, кивнула.

Джон посмотрел на Детторе и продолжил:

— Вы — доказательство того, что джинн выпущен из бутылки. Вы предоставляете подобные услуги, и скоро появятся другие такие клиники. Мы не хотим, чтобы наш ребенок заболел раком, или диабетом, или шизофренией, или любой другой болезнью, которая заложена в наших с Наоми генах. Мы не хотим, чтобы он или она через сорок лет сказал мне — ты был ученым, ты знал, что можно сделать, у вас с матерью была возможность воспользоваться великолепным шансом, а вы упустили ее, потому что пожалели денег.

Детторе улыбнулся:

— У меня такой длинный список желающих, что очередь расписана на три года вперед. Не могу назвать вам имена, но самые влиятельные люди Америки посещали эту клинику. Некоторые завидуют, некоторые боятся, потому что не в силах понять. Мир вокруг меняется, а люди не любят перемен. Многие даже не способны заглянуть в будущее. Хороший игрок в шахматы может мыслить на пять, может быть, десять ходов вперед. Но насколько далеко видят большинство людей? Природа не очень-то наделила нас этим умением. Нам гораздо проще смотреть в прошлое. Мы можем вычеркнуть какие-то моменты, которые нам не нравятся, переделать себя. Но мы не в состоянии изменить или переделать будущее. Большинство людей — его заложники в той же степени, в какой они заложники собственных генов. Только те, кто обращается в мою клинику, знают, что могут повлиять на будущее.

Наоми отошла от окна и снова села на диван, пытаясь осмыслить слова Детторе. Она почувствовала легкий голод. Хороший знак. Значит, ей уже лучше.

— Я хотела узнать вот что. Существует же риск отторжения плода — пятьдесят процентов. Если это случится, через какое время мы сможем повторить попытку? Или если вдруг у меня будет выкидыш позднее?

— Через шесть месяцев. Организму нужно полгода, чтобы оправиться после тех препаратов, что мы будем вводить.

— Те деньги, которые мы заплатили, дают нам три попытки. То есть три визита в клинику. Если все они будут неудачными, нам будет нужно заплатить еще?

— Я уверен, этого не понадобится, — с улыбкой уверил ее Детторе.

— И еще. Мы не спросили — существуют ли какие-то побочные эффекты для ребенка?

— Побочные эффекты? — Детторе нахмурился.

— Но ведь у всего есть хорошие и плохие стороны, — объяснила Наоми. — То, что вы делаете с генами, — есть ли у этого негативные последствия?

Доктор чуть поколебался. Едва заметная тень сомнения мелькнула на его лице.

— Единственное негативное последствие, если, конечно, его можно так назвать, — это ускоренное развитие. Ваш малыш будет расти и умнеть быстрее, чем другие дети.

— Намного быстрее?

Детторе покачал головой:

— Нет. Но заметно быстрее.

— Не могли бы вы немного рассказать нам о том, насколько законно то, что мы собираемся сделать? Просто чтобы успокоить меня и Наоми, — попросил Джон. — Мы знаем, что здесь все в порядке, потому что корабль находится вне досягаемости закона США. Но что будет, когда мы вернемся?