Я пожал плечами и сделал вид, будто мне не до разговоров.

– Ну не хочешь разговаривать – как хочешь, а мне кажется, что тут хрень какая-то творится. Я ведь бывал в тюрьмах.

Я посмотрел на него с нескрываемым любопытством, но жевать не прекратил.

– Да, бывал. Мы с брательником, когда студентами в училище были, одному практиканту нос сломали указкой и кошелек подрезали, ну дети были, дураки, понимаешь?

Я смотрел на него с широко раскрытыми глазами: «Вот так дети».

– Ну, короче, этот хмырь заяву накатал, и мы на полгода с братцем присели, так сказать, в воспитательных целях.

Он это рассказывал с такой легкостью, словно речь идет о походе за молоком. Но другого я от него и не ожидал.

– В общем, я там с охраной подружился, все нормально было: с сигаретами, шоколадом, вечером футбол обсуждали. Короче, жили – не тужили. Я это к чему, там этих ребят иногда не заткнешь, если не с зэками, так между собой постоянно треплются, а эти, – он поводил глазами по столовой, – эти вообще какие-то зомби лысые.

Тут я с ним был согласен, но снова промолчал, лишь кивнул в ответ.

– Слушай, а ты перчатки когда-нибудь снимаешь? – Я посмотрел на его руки, облаченные в грязную плотную ткань.

– Пс-и-ас, – промямлил он набитым ртом.

– Чего-чего?

– Псориаз, говорю.

– Ясно. – Я незаметно поморщился и отвернулся.

После всех этих душевных излияний доверия к нему немного прибавилось, но все равно я старался быть осторожным, пока.

Вадика поселили в соседнюю камеру, чему он был совершенно не рад.

– Я что-то не пойму, с какого… должен спать в клетке?

Охранник молча смотрел на то, как он распинается, а после сказал, что все вопросы к начальству, и указал на телефон, висящий на стене.

«Ему, значит, можно звонить, а мне нет?»

Вадик еще пару раз выругался и пошел расстилать постель. А я, вымотанный, как дворник после снегопада, завалился спать прямо так, с мыслями: «Вот бы снова умереть».