Но на свадьбу вырвался Артем Никитич, в честь которого наши молодожены планируют назвать своего первенца. Того не сберегла даже военная выдержка. Заплакал старик, когда Фазу обнял и по спине похлопал. Внука младшего женил. Лучшего, хоть и не кровного.

Шаман находит причину не появляться. Со своими джигитами передает подарок, но сам брешет, что уехал в Казахстан. Он Фазу еще год назад убить пытался – Люку отомстить. Все улеглось, а осадок остался. Фара тоже отмазывается открыткой и чеком. Где-то на Сейшелах с куклой отдыхает. Так даже лучше. Не надо моей Бабочке с ней встречаться. Она только-только снова из своего кокона начала вылупляться.

Она еще скованна, пуглива. Но постепенно набирается смелости. Все чаще снимает платок с шеи. Конечно, в школу без него не ходит, но в свободное время не стыдится татуировки – «глупости по молодости». Она начала смеяться, позволяет себе глоток вина за ужином, с удовольствием нянчится с Настеной и составляет компанию Лучиане и Асе на шопинге. Обновила весь свой гардероб, изменила стрижку и оттенок волос, взяла абонемент в фитнес. Не отказывается ходить в кино и рестораны, а по вечерам уговаривает меня садиться за руль. Мы выезжаем за город, где Бабочка помогает мне бороться с моей фобией.

Она оживает. Расцветает на глазах. И околдовывает меня все сильнее. Оплетает веревками и дергает за них.

– Иди-ка сюда! – Я выкрадываю ее из-за столика, когда гости уже хорошо подвыпили и развлекаются на танцполе клуба. Утаскиваю в кабинет на втором этаже, запираю дверь и в полумраке помещения заваливаю Бабочку на стол.

Она заливисто смеется:

– Невтерпеж, Роман Алексеевич?

– Ты такая охрененная в красном!

Это был заскок Лучианы – мужчины в синем, женщины в красном. Но кто бы мог подумать, что Бабочке он так идет!

Кусая ее губы, стягиваю бретельку платья с тонкого плеча, расшатывая далекие воспоминания моего первого прикосновения к ней двенадцать лет назад. Нет, ничего не изменилось. Это она: моя Бабочка!

Тяжело дыша от возбуждения, она расстегивает ремень моих брюк и рукой юркает в трусы. Ее рот приоткрывается. Хочет меня, детка, до сумасшествия. Сползает на край стола, позволяет задрать платье, оттянуть край маленьких трусиков и ворваться в нее во всю свою длину.

Ее стон ласкает мое ухо. Опасные зубки прикусывают мочку, острые ноготки залезают под рубашку. Доносящаяся из зала музыка и голоса исчезают. Я наслаждаюсь лишь стонами моей Бабочки.

Не могу не любить ее. Плавлюсь, как ириска на солнцепеке. Ненавижу себя за эту слабость. И горжусь, что умею так одержимо любить. Моя женщина. Моя судьба. Навеки.

К гостям мы возвращаемся только через полтора часа, тридцать минут из которых Бабочка тратит на приведение себя в порядок. Ворчит, что испортил укладку и помял платье, а сама счастливая до головокружения.

– Пусть завидуют, – мурчу ей на ухо.

Она смеется, пленяющей кошкой извиваясь передо мной. Выскальзывает из объятий и, оставив лишь свой дурманящий запах, покидает кабинет. Плетусь следом, чувствуя себя ведомым питомцем на поводке, но ничего с собой поделать не могу. Бабочка и сама сгорает, и меня сжигает.

– Ром, молодые скоро в отель уедут, – меняет она тему разговора, когда мы спускаемся в зал. – У них брачная ночь, как-никак. Ты собираешься поздравлять Лучиану?

– Без меня хватает поздравляющих, – бурчу, косясь на уставшую, но цветущую невесту, держащуюся за руку жениха.

– Поздравляющих, может, и хватает, а тебя нет. Она, Ром, в твоем одобрении и благословении нуждается.

– Мы не в Средневековье. Она не интересовалась моим одобрением, когда…