— Ты куда? — несколько опешил сэр Гисборн, потому что компаньон явно вознамерился улизнуть.

— У тебя дела, и у меня дела, — туманно отозвался Дугал, уже успевший преодолеть половину лестницы. Гай с легким недоумением проследил, как шотландец остановил пересекавшего двор монаха и что-то у него спросил. Получив ответ, Мак-Лауд целеустремленно зашагал к северному приделу, свернул за угол собора и пропал.

— Дела у него, — повторил сэр Гисборн и, потянув на себя тяжелое литое кольцо, с некоторым усилием отодвинул толстую дверную створку. — Варвар варваром, а туда же — умствует…

Над городом поплыл долгий тягучий звон бронзового колокола, отмечавшего наступление полудня, или как его называли по монашескому уставу, часа шестого.

В аббатстве Гай пробыл несколько дольше, чем ожидал — почти до девятого часа. Ему повезло: отец настоятель, узнав о просьбе заезжего рыцаря, милостиво согласился уделить немного своего драгоценного времени. Хотя сэр Гисборн, не обладавший даром рассказчика, старался говорить как можно короче, опуская кой-какие малозначащие частности, история прибытия нового архиепископа Кентерберийского в Англию все равно чрезмерно затянулась. Известие о смене власти и казни канцлера Лоншана, конечно, уже добралось до Тура вместе с королевскими гонцами и опережающей ветер молвой, однако настоятель не мог не воспользоваться чудесно представившейся возможностью разузнать подробности из уст очевидца событий в далекой Британии.

К концу повествования Гай слегка взмок и чувствовал себя так, будто пару раз обежал вокруг Тура в полном боевом снаряжении. Однако его усилия получили неожиданное вознаграждение: аббат, выслушав печальную исповедь рыцаря из Ноттингама и побарабанив пальцами по столу, рассудил, что сэр Гисборн достаточно наказан за свои прегрешения. В сущности, его вина заключалась только в излишней горячности (впрочем, вполне оправданной, ибо он действовал во спасение служителя Господня) и вполне искупается его нынешним намерением отправиться в Святую землю. Если же добавить к этому искреннее покаяние мессира Гая и умеренное пожертвование в пользу прихода Святого Мартина, то щекотливое дело о невольном осквернении останков святого можно считать разрешенным ко всеобщему удовлетворению.

Вдобавок отец настоятель посоветовал будущему крестоносцу по дороге к Марселю или в самой столице Прованса наведаться в любую церковь и освятить имеющееся оружие. От досады Гай едва не хлопнул себя по лбу: как он не догадался сделать это еще в Лондоне или, на худой конец, в Фармере! Совсем из головы вылетело! Мессир Клиффорд или отец Колумбан наверняка бы не отказались провести церемонию! Сталь в умелых руках, конечно, хороша сама по себе, но если ее облагородит и укрепит благословение…

В Ноттингаме родные и друзья частенько посмеивались над наследником семейства Гисборнов: мол, нетрудно догадаться, о чем тот думает — любая появившаяся мысль немедля отражается на физиономии. Сейчас, видимо, случилось то же самое, ибо турский аббат с легкой улыбкой заметил, что с удовольствием выполнит ритуал освещения, и, пожалуй, сделает это незамедлительно.

— Я не один, — вспомнил о своем попутчике Гай. — Можно ли моему спутнику тоже принять участие?

Аббат кивнул, сэр Гисборн мысленно возликовал, искренне надеясь, что ему не придется обыскивать монастырь в поисках отправившегося неведомо куда шотландца. Однако Мак-Лауд, завершив таинственные «дела», как и обещал, терпеливо дожидался компаньона, обосновавшись на каменной скамье неподалеку от входа в собор. Отсюда он прекрасно видел как полутемный неф с рядами скамей и тускло поблескивающее золото алтаря и вычурной огромной дарохранительницы с полуистлевшим лоскутом некогда светло-серой ткани внутри, так и часть обширного двора перед храмом. Невозмутимо оглядев взъерошенного Гая, он одобрительно заметил:

— Вот теперь ты похож на человека. Исполнил?

— Не совсем… — сэр Гисборн перевел дыхание. — Вставай! Здешний настоятель согласился освятить наше оружие.

— Для начала совсем неплохо, — пробормотал Дугал, несколькими привычными движениями ослабляя застежки широкого кожаного ремня-перевязи, чтобы стащить ее через голову. Гая всегда удивляла горская традиция: носить мечи не на полагающемся им по всем законам месте, то есть у левого бедра, а за спиной. Вдобавок он полагал шотландскую клеймору не слишком удобной, чрезмерно длинной и тяжелой.

Заблуждения бесследно развеялись в тот день, когда сэр Гисборн самоуверенно решил последовать примеру Мишеля де Фармера, уже получившего свою ежедневную трепку, и предложить Мак-Лауду сразиться. Просто так, для удовольствия.

На ошибках учатся. В первый миг Гай понял, что его наставник в науке мечного боя совершенно не подготовил его к подобным схваткам. Во второй — лишился клинка, выбитого приемом, оставшимся доселе неизвестным создателям трактатов по военному делу, позорно шлепнулся на траву под откровенное хихиканье Мишеля, да так и остался лежать, сипя отбитыми в падении легкими.

— Историческая справедливость восстановлена, — вполголоса заметил Гунтер, оруженосец Фармера-младшего. Гай не понял, что тот имел в виду.

С трудом усевшийся милорд Гисборн накрепко усвоил две вещи. Первую: никогда больше всерьез не связываться с шотландцем; и вторую — надлежит обязательно вернуть нанесенный удар, причем с лихвой. К клейморе же Гай начал испытывать нечто вроде невольного почтения и все чаще раздумывал о том, не попросить ли Дугала поделиться частичкой столь богатого опыта. Мак-Лауд вряд ли откажет, особенно когда сообразит, что получает отличную возможность безнаказанно шпынять английского рыцаря…

— Спишь или опять размышляешь об умном? — едко осведомился низкий голос, слегка растягивавший слова. — Нехорошо заставлять себя ждать.

От неожиданности Гай резко мотнул головой, беззвучно выругал себя за привычку задумываться в самый неподходящий момент, и, не отвечая, зашагал по широкому проходу между скамей. Позади мягко шлепали по каменным плитам изрядно стоптанные сапоги Мак-Лауда.

Калитка, скрипнув на прощение, выпустила заезжих гостей Турского аббатства на улицу, и Гай с удивлением обнаружил, что все вокруг чудесным образом переменилось. Вроде тот же самый город, переваливший за вторую половину сентябрьский денек, старые колючие тисы и спешащие по своим делам прохожие. Но солнечные лучи отливали начищенным золотом, все краски стали ярче, и даже запах разогретой смолы, приносимый ветром с речных пристаней, не казался настолько отвратительным, как обычно.