— Что с тобой, шайтан паршивый? Чего расшумелся? — ткнул Алдажар его в бок.

— Сон плохой приснился, простите, хозяин. На меня напало чудовище… Дракон… — протирая глаза, полные ужаса, ответил Суранши.

— Уже заря, вставай, бездельник. Седлай коней, поедем по холодку, — распорядился бай.

Суранши привел лошадей, заседлал их. Жаилхан помог взобраться на лошадь матери, Суранши — Алдажару, Ехали быстро и под вечер увидели аул Кульнар.

…Уполномоченные уже добрались до аула байбише. Весь вчерашний день они пересчитывали скот, принадлежавший этой властной, жестокой женщине.

— Как хозяева, шарятся везде, проклятые, — лишь шипела в бессильной злобе Кульнар.

Она целые сутки не прикасалась к еде, лежала в постели. Холеное лицо ее осунулось, почернело, глаза опухли от слез. Кульнар проклинала все на свете: новую власть, уполномоченных, самого Алдажара, не сумевшего уберечь от подобных унижений ее, всю жизнь прожившую в роскоши и неге, привыкшую повелевать.

К вечеру она поднялась с постели, оделась в простую одежду, сняв с себя драгоценности, стала перебирать их, долго сидела молча: вспоминала все те радостные события, которые были связаны с каким-нибудь камнем или браслетом. Но и прошлое не отвлекало ее от тягостных дум. Дрожащими руками она перебрала кольца, серьги, браслеты, ожерелья, затем, будто испугавшись чего-то, быстро спрятала их в надежное место и вышла. Каражан угрюмо сидел возле юрты. Мать села рядом с ним, чтобы поговорить о беде, которая пришла в их дом. В это время на горизонте показались всадники. Кульнар настороженно и недовольно нахмурилась:

— Посмотри-ка, сынок, опять кого-то сюда несет. О, аллах! Какое время пришло! Дрожишь в собственном доме, словно мышь в ларе с крупой. Чем все это кончится? Стало тесно в обширной казахской степи. Мы в кольце людей, ненавидящих нас. Вчера они боялись нашей тени, а сегодня смотрят волками, угрожают нам, смеются над нами. Скорей бы приехал хозяин. Эти бешеные собаки перегрызут нам горло!

Каражан, не слушая причитаний матери, наблюдал за приближающимися всадниками.

— Мама! Да это же едут отец с мачехой! — радостно вскрикнул он.

Кульнар неодобрительно покачала головой:

— Видно, и в Каракумах не сладко живется, если он со всем семейством двинулся сюда, да еще и впопыхах. Рано радуешься, сынок! — Она встала и вместе с Каражаном пошла навстречу мужу. По обычаю, Кульнар взяла поводья лошади, на которой ехал Алдажар, и помогла ему спешиться, а Каражан — мачехе.

Обе семьи бая к юрте шли молча. Взаимная неприязнь чувствовалась в этом молчании. Алдажар, взглянув на байбише, отметил перемены в ее внешности и лице, поведении и настроении. Войдя в юрту, Алдажар уселся поудобнее и недовольно посмотрел на старшую жену:

— Вижу, ты не рада моему приезду, — зло проговорил он. — Мы супруги вот уже сорок лет, но такой я тебя никогда не видел. Что с тобой случилось? Почему одета, как служанка? Где твои драгоценности? Что это за угрюмость?

— Хорошо, что вы заметили это, — ответила байбише. — Мы с вами всегда хорошо понимали друг друга. Мне уже шестьдесят лет, но я всегда была достойной женой своего хозяина. Вам никогда не было стыдно за меня. Мои наряды и украшения только подчеркивали вашу знатность, ваше богатство, но сейчас другое время. Теперь у власти голытьба: для меня это большое горе. А когда в семье беда, не пристало женщине наряжаться.

Кульнар с усмешкой взглянула на Шекер:

— А токал-то, видно, наши беды не тревожат, — намекнула она, как всегда, на незнатность и бедность родных Шекер. — Может, ее даже радует то, что происходит вокруг? Не зря она, отправляясь в путь, вырядилась, как на свадьбу.

Младшая жена вспыхнула и хотела было достойно ответить байбише, но грозный взгляд Алдажара заставил ее промолчать.

Кульнар с горестными вздохами и причитаниями рассказала мужу о переписи и конфискации скота в ее ауле.