Не знаю, чего она ждала, но я сделал то, что никогда раньше не позволял себе с ней – и что так хотел сделать с Асей.

Тело Эли было мускулистым, закаленным, как у цирковой гимнастки, но даже напрягая все силы, она не могла выбраться из-под моей стокилограммовой туши. Вцепившись в волосы, я вывернул ее лицо вбок, прижав к подушке, и с ожесточенным удовлетворением наблюдал, как наигранная поволока в ее расширившихся зрачках сменяется, наконец, живыми, неподдельными эмоциями. Пусть это были только боль и гнев, но теперь я видел настоящую Элю, а не обычную глянцевую куклу. Сейчас я мог бы полюбить ее заново – лишь за одни эти невидящие, закатившиеся глаза, но вместо этого перед моим внутренним взором опять предстала другая. Я вспомнил, почему прежняя Ася даже думать запрещала об анальном сексе – и это воспоминание утроило мои силы, так что бедняжка Эльза даже перестала голосить, перейдя на сдавленные всхлипы.

Ася никогда не стремилась к экспериментам, да и мне в ту пору было достаточно малого – обычно она просто раздвигала свои молочно-белые ноги и отстраненно закрывала глаза – и я, не слишком мучая ее, управлялся за пару минут. Большего она и не требовала. Но в тот раз я был слишком пьян и никак не мог закончить (точно, как сейчас), и в какой-то момент мы обнаружили, что просто лежим и злимся, вместо того чтобы заниматься делом. Хочешь, попробуем по-другому, вдруг несмело предложила она, и это было необычно. Оказывается, она прочитала в каком-то женском журнале, до которых была большая охотница (все это она сбивчиво рассказывала мне, пока мы неумело готовились), что только разнообразие в половых утехах является залогом счастливой совместной жизни, и что настоящая женщина должна быть готова дать своему мужчине возможность хотя бы раз взять себя сзади. Более того, она еще и потребовала, чтобы я ее привязал и не обращал внимания, если ей не понравится – именно с такой степенью самопожертвования, на ее взгляд, подобало вести себя любящей девушке в постели. Поохав для вида, я шарфом прикрутил ей руки к спинке дивана – освободиться из такого ненадежного узла смог бы и ребенок, но Ася обещала терпеть до конца и специально не выпутываться. Задрал наверх пухлые бедра (да не такие, как у Эльзы – тощие, кофейно-смуглые, сожженные автозагаром, – а соблазнительно тяжелые, алеющие от смущения) и, взяв с полки первый подвернувшийся тюбик с кремом, выпустил добрую половину на крохотную розовую ложбинку. И когда я нагнулся к ней, чтобы успокаивающе поцеловать в щеку, она вдруг разглядела этот дурацкий тюбик в моей руке.

– Подожди-подожди, – испуганно пролепетала она, но я уже полез к ней со всем пьяным размахом, и она не смогла продолжить, задохнувшись.

Ася, как и намеревалась, сносила все молча, хотя я, знавший ее как облупленную, видел, что она еле сдерживается, чтобы не пищать. Удивительно, но она – та еще плакса, способная разрыдаться, натерев ногу или порезав палец, – на этот раз не проронила ни звука, и лишь с трудом втягивала воздух сквозь стиснутые зубы. Ее лицо и тело были застывшими, словно восковыми, и меня это раздражало – мне хотелось, чтобы в этой игре (а это была невинная забава, верно?), она выкладывалась по полной. Раз ты сама захотела. чтобы тебя мучали, привязали к кровати и изнасиловали, так будь добра страдать натурально… разве я не прав? И, забыв обо всем на свете, я захотел по-настоящему, чтобы ей стало больно – и со всех сил старался загнать в нее эту боль как можно глубже, чтобы она, наконец, расплакалась и запросила пощады. Клянусь, если бы она начала верещать в самом начале, я вел себя стократ бережнее. Но она стойко молчала, некрасиво отворачивая красное лицо, и мне казалось, что из-за этого ее упрямства я никак не могу кончить. Я пыхтел как паровой каток, мне уже ничего не хотелось, и я ничего не чувствовал – но отступить и признаться в своем поражении не давала гордость – и лишь когда она, видимо, уже не в силах терпеть, стала подвывать от боли, я смог собраться и завершить все дело невзрачным, гнусненьким, почти неощутимым оргазмом.

В промежности у меня все гудело и неприятно жгло, и когда я с облегчением вывалился из Аси, то увидел, что между ее ног всё взбилось розовой от сукровицы пеной. Я страшно испугался и бросился ее развязывать. Освободив одну руку, Ася устало и молча протянула мне банку со злосчастным кремом, а после постучала себя согнутым пальцем по лбу.

– Это же скраб для пилинга, д-дубина… – еле слышно пожаловалась она.

Я осознал и ужаснулся, понурив голову. Но она решила добить меня окончательно:

– Ты хоть знаешь, каких денег он стоит?..

Целых два дня после этого Ася прихрамывала уточкой, а мои собственные царапины и вовсе держались неделю. Я смотрел на них с гордостью, идиот – ведь они напоминали мне о славном боевом опыте. Жаль, не осталось шрамов.

Сейчас я словно решил оставить эти шрамы на худосочной Элиной заднице. Погрузившись в стыдные и смешные воспоминания, я решил так и не выныривать оттуда: закрыв глаза, можно было заставить себя вообразить, что я опять с Асей – даже несмотря на то, что ее тело было мягким и податливым, а Эля была словно тугой клубок электрических кабелей под напряжением – так, что мне ежесекундно приходилось прикладывать все силы, чтобы просто продолжать двигаться, пробиваясь внутрь. Мне нестерпимо захотелось, как тогда, раньше, чтобы она расплакалась – и Эльза оказалась гораздо слабее Аси: спустя всего три или четыре удара она послушно зарыдала в голос, да так, что отклеились накладные ресницы. Вжимая ее голову в подушку, я вдруг с брезгливостью обнаружил, что и брови у нее не настоящие – они были вытатуированы густой синей линией.

– Хватит, зай, хватит!.. – билась она в слезах, ломая идеальные ногти о наволочку. – Не хочу так, давай по-другому, как хочешь, только не так!

Конечно, я и не подумал отпустить ее. Кошачьи Элины вопли совершенно не трогали меня, но вот Асю, которая сейчас вместе с ней судорожно сжимала подо мной ноги, внезапно стало жалко. И я не стал сдерживать себя, пытаясь растянуть эти мучения до бесконечности – пусть все закончится именно в тот момент, когда должно.

Как только моя хватка ослабла после последних, самых глубоких движений, Эльза торопливо, по-пластунски выползла из-под меня, и тут же, подпрыгнув как мячик, залепила раскрытой ладонью мне в висок. Я свалился с кровати.

– Козел!!! – с ненавистью прошипела она, мигом осушив слезы, и занося уже ногу. Я поймал ее за ступню и бросил обратно на простыни. Сел рядом, смущенно ухмыляясь.

– Ну прости, – добродушно пробормотал я, пытаясь успокаивающе погладить ее по крохотной груди. – Ты же сама хотела посильнее…

– Сволочь! – она не смогла оттолкнуть меня, потому что обеими руками держалась за ягодицы – и только кое-как отодвинулась на край кровати. – Ты, мудак, сам-то представляешь, как это на сухую? Я, блядь, клянусь, что попрошу своих друзей тебя самого так выебать – тогда в следующий раз будешь свою бошку вшивую включать. Если жив останешься… Дай сюда сигареты, быстро!

Я повиновался, передав ей пачку с подоконника. Мне стало стыдно, и очень хотелось уйти. Я протянул зажигалку, но она бросила нераскуренную сигарету на простыню и схватила с тумбочки зеркальце.

– Ничего, блядь, не вижу, – со злостью сказала она, пытаясь рассмотреть себя сзади. – Ну-ка, сам посмотри!

Ойкнув, она встала на колени и задрала передо мной зад. Я произвел беглый осмотр. Все там было в порядке: немного покрасневшее и опухшее, но целое.