Я брела из школы, когда увидела, как из нашего распахнутого подъезда грузчики, ругаясь, вытаскивают мое любимое кресло. Ну, Лидка! Это она, под предлогом увеличения пространства в комнате, подло отправляла мое любимое кресло к друзьям в мастерскую. Никогда ей не прощу! А все из-за дурацкого происшествия в прошлые выходные.

Я ненавижу скучные домашние праздники с бесконечной суетой подготовки к ним, с их фальшивым весельем, которое порой выливается в скандал с обидами и слезами.

А тут еще мама с Лидой пригласили в гости своего приятеля, летчика.

Летчик был старый, лет сорока, стеснительный, с ярким румянцем на щеках и хохолком светлых волос на лысеющей голове. За праздничным обедом, устроенным с размахом в честь 23 Февраля, он сдержанно улыбался и беспрерывно подливал себе в бокал коньяку, а принаряженные сестры на протяжении всего застолья заливались жеманным смехом.

Потом бабушка ушла к себе, а мы остались в гостиной и включили телевизор. Именно перед ним и стояло огромное допотопное кожаное кресло на коротеньких латунных ножках, с высокой покатой спинкой и двумя валиками подлокотников. Чудесное кресло, в котором можно было по-кошачьи свернуться клубком и читать или просто уютно дремать под бормотание телевизора. «Оно блокаду пережило!» – гордо сообщала гостям бабушка.

На меня никто не обращал внимания, и я очень надеялась, что после обеда эта троица куда-нибудь свалит, но за окном выл ветер, метался колючий снег, и они тоже решили посмотреть французскую комедию.

Я первая заняла кресло, правда, была вынуждена сидеть на самом краю, потому что сестры, как две пантеры, разлеглись на валиках, томно откинувшись на спинку кресла и упираясь в мои бока своими колючими коленками.

Летчик вежливо сел на стул.

Смотреть фильм было невозможно: после обеда с коньяком они трое трещали, как стая попугаев в вольере, заглушая другие звуки. В какой-то момент я встала, чтобы взять пульт… И тут раздался грохот. А потом наступила тишина, как будто всех попугаев разом прихлопнуло доской.

Обернувшись, я обнаружила, что пейзаж комнаты резко поменялся. Передо мной и вставшим по стойке «смирно!» летчиком возвышалась безобразная стена с вылезающими пружинами и конским волосом. Все это – в налипших комках пыли и бумажках. Низ перевернувшегося кресла был просто ужасен!

А из-за этой стены, напоминая кукольный театр, торчали четыре тощие ноги в неприличном виде: две задравшиеся юбки обнажили кружева чулок и панталоны. Все это венчали две пары туфель на шпильках красного и розового цвета – такой букет чахлых гвоздик!

Летчик густо, вплоть до лысины, побагровел, и на его лице отразились паника и малодушное желание сбежать. Но при этом он впал в столбняк и прирос к полу. Растерявшись, он не знал, что предпринять.

Наконец эта «икебана» стала издавать придушенные звуки, в которых можно было разобрать ругательства типа: «Идиотка!» и «Убью!». Естественно, в мой адрес. Так как кресло стояло спинкой к углу, то сестры оказались плотно зажаты между ним и стеной. Кроме того, стояние на головах после сытного обеда могло привести к дополнительным «праздничным» эффектам… Поэтому несчастные в основном насупленно молчали, боясь пошевелиться.

Хоть это было приятно!

Взяв с них клятвенное обещание, что мое «убийство» будет отложено, я сначала вытолкала за дверь летчика, а потом стала отодвигать тяжеленное кресло от стены, чтобы раскрасневшиеся и растрепанные дамы смогли выползти из угла на четвереньках.

Вечер закончился быстро: все, кроме меня, как-то поскучнели, летчик распрощался, а мама с Лидой ушли на кухню пить чай и жаловаться бабушке, что я испортила праздник и отравила им жизнь.

– Ладно вам, вертихвостки, оставьте ребенка в покое! – заступилась за меня бабушка и, от души веселясь, подмигнула мне.

Фильм я досматривала в гордом одиночестве.