Улыбка Громова становится шире. Чую, как его заводит моя непокорность. А ведь если с ней не перебарщивать, можно сделать своим оружием — усыпить его бдительность, втереться в доверие, ослепить.

— Ты пока тоже меня не порадовала. Удивительно, как долго в тебе задерживается жратва. Может, мышцы помассировать?

— А что, мышцы Инессы уже не приносят былого удовольствия? Атрофированы?

— Дьявол, Рина! — причмокивает Антон. — С тобой интересно играть.

— У меня не было отца, и с детства приходилось самостоятельно отбиваться от всяких придурков.

Громов больше не улыбается. Слегка ослабив пальцы, скользит ими вниз по моей руке и говорит:

— А мой папаша однажды пробил мне башку. Шрам так и остался.

Берет меня за пальцы, поднимает и подносит к левой стороне своей головы. Подушечками я нащупываю рубец в мягких густых волосах и, пожалуй, впервые в жизни радуюсь, что у меня вообще не было отца.

— Ты после этого..?

— Попал в детдом? Угум.

— Нет, я не о том. Ты после этого свихнулся?

Уголок его рта отъезжает в сторону уха.

— Ну ты и язва, Рина.

— Ты у меня на глазах хладнокровно застрелил человека. Я боюсь представить, какое это по счету твое убийство. Не думай, что душещипательная история о несчастном мальчике-сироте изменит мое мнение о тебе. Ты угрожаешь мне убийством моих близких. Я никогда не пойму тебя и не приму. Я дышу мыслью однажды сдать тебя со всеми потрохами полиции.

— А не боишься, что я сейчас же вскрою тебя, заберу кольцо, а труп выброшу в ближайший мусорный контейнер?

— Уже нет, — осмеливаюсь сказать я. — Иначе тебе придется объясняться перед Львом Евгеньевичем, как так вышло, что какая-то нищая официантка влилась в вашу семью под видом твоей невесты и крутила тобой, как хотела.

— Ты мной не крутишь, — начал злиться Громов.

— Мы стоим перед торговым центром, чтобы купить мне долбаные духи.

Он толкает меня спиной к машине, прижимает и рычит сквозь зубы:

— Провоцируешь?!