— Уберечь?!

— Молодая красивая вдова с многомиллионным состоянием — это, знаешь ли, очень лакомая добыча. Ради такого многие готовы в лепешку расшибиться. Ради подобных состояний — да и ради меньших, по правде говоря, — и за старухами, как все семь смертных грехов страшными, ухлестывают. Так что ты для потенциальных охотников за приданым — вообще сокровище. Красивая, вполне молодая. Альфонсы не остались в девятнадцатом веке, сейчас их еще больше стало.

— Альфонсы?! — растерялась Леля. Растерялась — и разозлилась. Что Дим, в самом-то деле, себе позволяет? Это он про Алика так?

Дим, усмехнувшись, вытащил из-под кресла портфель — кожаный, слегка потертый, очень какой-то нестандартный. Хотя что может быть нестандартного в портфеле? Отщелкнул замки, откинул клапан — обнажилось невероятное количество карманов и отделений.

Из одного отделения Дим извлек планшет — в «обложке» такой же кожи, как портфель, из соседнего — простую пластиковую папку, внутри которой лежали какие-то бумаги. Папку он отложил, в планшет потыкал и начал размеренно зачитывать открывшийся ему документ.

Уже через минуту Леле захотелось бросить в старого друга чем-нибудь потяжелее. Он что, следил за ней? Какое ему дело до подаренных Алику часов, запонок, мотоцикла, машины, квартиры… ну да, квартиры, а что такого? Совсем маленькая квартирка, что ж мальчику по съемным углам мотаться! И не все же им у Лели дома встречаться, ей приятно к нему в гости заходить (в голове опять всплыл моэмовский «Театр», чтоб он пропал!), да и квартирка продавалась очень дешево, хозяину срочно деньги требовались. И — да, ей приятно было Алика баловать. Почему нет? А Дим перечисляет ее подарки таким тоном, словно Леля в чем-то провинилась. В чем-то очень нехорошем. Даже гадком. Как будто это не она, Леля, а какая-то… мокрица! Вроде Нельки Гибальской, которая покупает себе кавалеров.

— Уходи, — как будто не своим, скрипучим каким-то голосом потребовала Леля. — Ты жестокий человек. Тебе, наверное, хотелось, чтобы я тоже в речку прыгнула? Тогда зачем ты меня спасал? Я уснула и не проснулась бы — и все бы закончилось! А ты приперся и зачем-то меня спас. Зачем? Чтоб я изображала из себя всю жизнь скорбящую вдову? Иди к черту! Лени нет. И не будет! Но я-то живая пока!

— Да живи бога ради, кто ж тебе запрещает?

— А вот это все тогда что такое? Не делай того, не делай другого! Как будто мне пять лет. Это что?

— Лель… Осторожность… Просто осторожность.

— Осторожность? — Она окончательно рассвирепела. — Ты, рыба бесчувственная! Да ты просто завидуешь! Разве не ты меня уговаривал не топить себя в горе, вынырнуть, вспомнить, что жизнь продолжается? Не ты? А теперь? Или ты сам на Ленино место метил? А теперь тебе досадно и завидно, что я другому досталась! Завидно, да?

Она совсем не хотела обижать Дима — верного, надежного, всегдашнего. Но зачем, зачем он говорит такие ужасные вещи? Зачем он сам ее обижает? Ничего, она потом извинится, скажет, что погорячилась. Только пусть и он тоже… перестанет ее обвинять. Пусть скажет, что был не прав.

Дим, однако, извиняться явно не собирался. Он… смеялся. С удовольствием, почти взахлеб, так что на глазах выступили веселые искрящиеся слезинки.

— Ну ты даешь! — едва выговорил он сквозь смех, мотая головой и фыркая, как лошадь. — Лель, ты, конечно, очаровательная женщина, но, ей-богу, только не обижайся, меньше всего мне хотелось бы заполучить тебя в свою постель. И поверь, с моей личной жизнью все в порядке, у меня нет причин завидовать кому бы то ни было.

— Это ты так говоришь! Сказать можно все что угодно! — выпалила она по инерции, уже чувствуя, впрочем, что обидное «не хотел бы тебя в свою постель» — чистая правда.

Пожав плечами, он потыкал в экран планшета, повернул к ней:

— Смотри сама. Я не привык своим нижним бельем размахивать, но если уж тебе так припекло, можешь убедиться…

Сперва Леля даже не поняла, в чем, собственно, она должна убедиться. Ну фото и фото. Курортное. Ослепительно белый песок (Мальдивы, что ли, мелькнуло в голове), ослепительно изумрудный океан, ослепительно синее небо и в центре — двое мужчин. Тоже вполне… ослепительных. Оба стройные, подтянутые (она покосилась на Дима — ну да, у него отличная фигура, но настолько?), загорелые, чем-то неуловимо похожие. Как могли быть похожи двоюродные братья, например. Но мужчины на снимке братьями не являлись. Уж больно небратскими выглядели их объятия и обращенные друг к другу улыбки — нежные, ласковые, почти неприличные… Господи, неужели…

Она вытаращилась на Дима:

— Ты… ты… ты что? Ты… с мальчиками? Ты никогда не говорил…