— Не веган, а веганцев. И не с поморцами, а с приморцами, — аккуратно поправил ее Гриша.
— Ну да. И мне почему-то кажется, что он не врет, — Лена замолчала, а потом спросила с волнением в голосе: — Как думаешь, если «зеленые» с Альянсом сойдутся, кто победит?
Можно было спокойно ответить что-нибудь нейтрально-успокаивающее, вроде: «Да все нормально будет» или «Поживем — увидим», такой ответ размышлений не требовал. Но и Лену, Гриша это отлично понимал, точно бы не успокоил.
— Думаю, никто, — заговорил, наконец, Самсонов, решив не врать и не отнекиваться, а выложить все прямо, как на духу. — Как ты вообще себе представляешь войну в метро? Тут же куда ни плюнь — кабели важные, системы жизнеобеспечения. Прострелят трубы, разрушат коммуникации, взорвут турбины — и кто это все восстанавливать будет? Война все соки выжмет из людей. Так что, думаю, не будет в этой войне победителей.
— Как и в той, последней, которая до нашего рождения была… — отозвалась девушка, глотая слезы.
— Точно, — согласился Гриша, аккуратно, на ощупь вытирая слезы подруги пальцами. — Но ты не отчаивайся. Если есть в метро такие люди, как господин Макаров, значит, не все еще потеряно…
— Это верно, — согласилась девушка. Слезы на миг перестали сочиться из ее глаз, но потом заструились опять.
— Просто я подумала… — продолжала она с болью в голосе, — а стоит ли мне вообще рожать? Какой в этом смысл, если мы все каждый день ходим по краю пропасти?
— Тебя, что, ставили роды принимать? — нахмурился Гриша. Он знал, что Лена, несмотря на гипс, начала уже появляться в госпитале, но не ожидал, что на нее так быстро навалят сложную работу.
— Нет, что ты, какие роды… Это я так. Теоретически. Рано или поздно я ведь тоже рожать буду…
— Я ж тебя не тороплю, — отозвался Григорий.
Он уже понял, что предстоит разговор на самую тяжелую тему, какую только можно себе вообразить. В прошлый раз беседу о будущих детях завел он сам, и в итоге жестоко в этом раскаялся. После этого влюбленные заключили договор: обо всем, что касается родов и детей, не говорить. Лена сама нарушила договор, но напомнить ей об этом Гриша не решился. Он чувствовал, что Лене надо выговориться, сейчас, именно сейчас.
— Я знаю. Но я не про сейчас. Я вообще. Стоит ли дарить эту жизнь-жестянку новому человечку, маленькому, беззащитному, ни в чем не виноватому?
— Неужто думаешь, не прокормим?
— Да разве ж я про это! — почти закричала девушка, вырываясь из его объятий. — Разве в еде дело?! Да, у нас далеко не самые плохие условия для жизни. Вовк говорил, есть много станций, на которых люди голодают, вообще едва выживают. У нас лучше. Но знаешь, я думаю, разница не велика. Они живут у края кратера, мы у подножия вулкана. И че? Большая разница? Мы наивно думаем, что бояться почти нечего, да только зря: случится взрыв — всем достанется. И им, и нам. Ты знаешь, что Ларионов говорит? Что наши блокпосты против зеленых продержатся минут пятнадцать. Максимум! Пятнадцать минут, ты слышал?! А потом они придут сюда. И тогда мало не покажется.
— Как пить дать, — мрачно кивнул Гриша, и тут же добавил, улыбнувшись через силу: — Но ведь и мы не лыком шиты, милая!
— А! Брось, Гриня. Брось. Надежды нет у нас. Будущего нет. Один туман впереди. Вот поэтому, — прошептала Лена, устало опускаясь на подушку, — я и не хочу ребенка. Нет, не то. Хочу! Но рожать крота — не хочу.
«Рожать крота», — повторил про себя Гриша, и воображение мигом нарисовало ему жуткую, омерзительную сцену: Лена рожает ребенка с головой крота.
Григорий замотал головой, заморгал глазами, но кошмар не отступал. Снова и снова видел он, как раскрасневшаяся, потная Лена, страшно утомленная долгими и трудными родами, протягивает руку, чтобы приласкать новорожденное дитя… И издает дикий вопль, коснувшись жесткой шерсти на голове младенца-крота.
— Ты права, Лен. Кругом права, — начал говорить Гриша, взвешивая каждое слово. — Мне тебе даже возразить нечего. Я и не буду. Я тебе одно скажу. Да, мы живем в норе. Большой такой, уютной, но все же норе. Не видя голубого неба, не зная, что такое зеленая трава. Но мы живем, Лен. И веганцы, знаешь ли, не бессмертны. Но это все пустая болтовня. А сказать я хотел вот что: бывали времена и хуже.