Если я и рассердил мужчину, он ничем этого не выдал. Нервные родственники в отделении реанимации – видимо, обычное явление.

– Я надеялся, что вы сможете объяснить происхождение шрамов у него на груди, господин Роде. Ожоги старые, но мы не хотим ничего упустить во время лечения. Вы знаете, откуда они?

Да, подумал я, боясь пошевелиться, чтобы не рухнуть в бездну воспоминаний, которая разверзлась позади меня.

Я это слишком хорошо знаю. К сожалению. Я заставил себя забыть все это, но потом снова вспомнил, когда вытаскивал Космо из болота и порвал его рубашку.

Много лет я обманывал себя, что сумел отбиться и убежать. Там, на острове, когда отец хотел выяснить, кто украл деньги из банки из-под варенья. Он привязал Космо к столбу, облил бензином и приказал мне поджечь его, если я ничего не брал. Потому что тогда это мог быть только Космо. Черт, я правда думал, что не сделал этого. Что остался сильным. Но это неправда. Я был слабым.

Я плакал, шмыгал носом, упрашивал и умолял. Но прежде чем длинная спичка догорела, прежде чем пламя опалило мне подушечки пальцев, я решился на предательство. Я слишком боялся побоев. Боялся наказания отца. Потому что, черт возьми, если бы я не бросил спичку, то это бы означало признание собственной вины. Что это я украл деньги. И я пошел на это.

Бросил спичку и поджег собственного брата.

До сих пор в ночных кошмарах я слышу смех отца. Он сбил одеялом языки пламени, которые быстро распространились и уже лизали Космо.

Сегодня я слышу смех и крики. Крики Космо.

С того дня все изменилось. Моему брату пришлось полгода носить повязку, а когда он ее наконец снял, то вместе с бинтами разорвал и духовную связь, которая была между нами.

Не то чтобы братская любовь, которая до этого момента существовала между нами и делала нас неразлучными, совсем угасла. Огонь еще горел, но за закоптившимся стеклом. И становился все слабее. Даже потом, когда мы вместе учились у Калле боксировать – умение, которое должно было сдерживать не столько наши кошмары, сколько нашего отца, – огонь уже не разгорелся.

С той ночи на острове мы начали отдаляться. Медленно, но неумолимо.

Если бы я мог обвинить в этом одного только отца – подонка, который слишком безболезненно заснул навсегда в доме престарелых, – но так дешево мне не отделаться.

Огонь опалил сначала кожу Космо, потом его душу. Притупил его чувства и, возможно, сделал таким, какой он сегодня. Я сумел выбраться, но по сей день чувствую себя виноватым, когда наслаждаюсь жизнью. Потому что в тот вечер на острове, в возрасте тринадцати лет, я не только бросил спичку. Я сжег правду. Деньги из банки ведь я украл. И отец всегда это знал. Я был вором. Бросив спичку, я дважды предал Космо.

Я спрашивал себя, чтó из этого рассказать незнакомому врачу, когда понял, что смотрю в его растерянное лицо. Глаза Фриды, наполненные слезами, тоже были широко раскрыты, она в ужасе прижимала руку ко рту. Очевидно, мне больше не нужно размышлять на предмет того, что ответить.

Я только что произнес все свои мысли вслух.

– Извините, – сказал я, хотя не знал за что.

Без сил я опустился на жесткий пластиковый стул, и спустя немного времени, когда врач со смущенным выражением удалился в свое медицинское царство за молочными стеклами, начал читать письмо Космо.