Рыжов быстро глотнул чая, провел рукой по лицу, будто стирая остатки сна, и решительно открыл дверь.

В коридоре купе был полумрак. Единственная лампа, висевшая на стене, как раз посередине вагона, света давала мало.

Это была она. Такая же прекрасная и такая же смущённая.

– Ой, – девушка отступила назад, сморщив носик. Ну да, не смотря на приоткрытое окно, в купе стоял едкий запах перегара.

«Нужно будет открыть дверь. Проветрить», – мельком подумал лейтенант.

– Что случилось? – спросил он в полголоса.

Справа, не давая выйти, на него надвинулся невысокий крепкий человек лет сорока в простой рубахе-вышиванке и штанах с заплатой на левом колене.

– Погодите, дядя, – девушка решительно преградила ему дорогу.

– Да что случилось-то? – чуть громче спросил Рыжов.

– Понимаете, Николай, – начала Катя. – Я где-то обронила серёжку. Мамину. Золотую.

Она дотронулась до мочки уха.

– Мы у себя в купе всё обыскали. Вот я подумала, может здесь, когда я… Когда мы…

Она потупила взгляд, покраснела.

– Хотите посмотреть, не здесь ли обронили? – догадался Рыжов, довольный, что девушка запомнила его имя. Он оглянулся назад на уснувших кто где товарищей. Только Некрасов спал, как полагается: на второй полке, головой на подушке, укрытый тонким одеялом. Остальные храпели, как и Рыжов, не успев раздеться.

«Мда», – подумал лейтенант. – «Вид конечно не ахти».

– Может, лучше утром? – предложил он. – Темно. Вдруг не заметим.

– Утром нам выходить, – сказал Катин дядя. Он решительно снял со стены в коридоре керосиновую лампу и снова надвинулся на Рыжова.

– Да мы быстро, – миролюбиво сказал дядя.

Лейтенант попятился, давая ему войти. Следом за дядей в проеме дверей показалась ещё одна фигура. Мужская. Не оборачиваясь, Катин родственник протянул в ту сторону фонарь и сделал быстрый шаг к Рыжову.

Рыжов открыл, было, рот, чтобы спросить: