— Чудовище!

— О, ты, вероятно, на подозрении, ты лично. Ведь известно, что ты иногда пьешь ликер, играешь в покер и любишь вольную шутку. Но кому может прийти в голову, что известная чудачка, суфражистка, пацифистка, противница цензуры, друг Джейн Адаме и мамаши Блур может быть любовницей?! Ученые снобы! Анемичные новаторы! О, я знала стольких женщин, боевых и суровых, облаченных в простыни статистических отчетов, — и эти женщины были неудержимо страстными, раз в десять более страстными, чем сладенькие, сдобные содержаночки в шифоновых платьях!

На мгновение их прикованные друг к другу глаза выразили нечто большее, чем привычная ласковость и безмятежное спокойствие.

Он пожаловался ей:

— Я постоянно думаю о тебе и хочу тебя, и все же я думаю и об Эмме… и у меня нет даже этого тонкого, столь излюбленного романистами и исполненного самолюбования чувства виновности и сложности положения. Все это кажется таким простым, естественным. Линда, милая!

Он неуверенно приблизился к окну, на каждом шагу оглядываясь на Линду. Стемнело, на дороге курился туман. Он посмотрел в окно сначала рассеянно, а потом очень пристально.

— Странно! Очень, очень странно! За тем большим кустом, через дорогу, — должно быть, это куст сирени, — стоит человек и подсматривает за нами. Я вижу его при свете фар каждый раз, когда проезжает автомобиль. И мне кажется, что это мой слуга Оскар Ледью — Шэд. — Дормэс хотел было задернуть веселые, красные с белым занавески.

— Нет! Нет! Не надо! Это покажется ему подозрительным.

— Ты права. Странно, что он тут караулит, — если только это действительно он. Сейчас бы ему как раз полагалось быть у нас и следить за топкой… зимой он занят у нас только несколько часов в день, а остальное время работает на фабрике оконных рам, но сейчас… Он, видимо, собирается шантажировать меня. Пожалуйста, пусть печатает где угодно все, что ему довелось сегодня увидеть!

— Только то, что он сегодня увидел?

— Что угодно! И когда угодно! Я страшно горд… Такая старая развалина, как я, на двадцать лет старше тебя… и твой возлюбленный!

И он действительно был горд, но в то же время не мог забыть написанное красным мелком предостережение, которое он нашел у своего крыльца после выборов.

Но прежде чем он успел осмыслить всю сложность создавшегося положения, дверь с шумом распахнулась, и в комнату впорхнула его дочь Сисси.

— Тра-ля-ля! Привет, друзья! С добрым утром, мисс Линди! Как вы тут все поживаете? Хэлло, отец!

Нет это не от коктейля — я пропустила только маленькую рюмочку. Это бодрость юности! Но до чего же холодно! Чаю! Линда, радость моя, поскорее чаю!

Им подали чай. Они пили его по-семеиному, в тесном домашнем кругу.

— Подвезти тебя домой, папа? — спросила Сисси, когда они собрались уходить.

— Да… нет… подожди секунду. Лоринда, дайте мне электрический фонарик.

Когда он вышел на улицу и воинственно зашагал через дорогу, в нем снова закипело раздражение, которое он старался скрыть от Сисси. Там, наполовину скрытый кустами, опираясь на свой мотоцикл, в самом деле стоял Шэд Ледью.

Шэд был застигнут врасплох; вид у него на сей раз был менее презрительный и властный, чем у полисмена, регулирующего движение на Пятой авеню.