Кабинет Дормэса в мансарде служил ему убежищем от нежной заботливости Эммы, миссис Кэнди, и дочерей, и от сердечных рукопожатий посетителей, которым хотелось заручиться поддержкой редактора местной газеты, начиная кампанию по страхованию жизни, по продаже экономичных газовых карбюраторов, по сбору средств в пользу Армии спасения, Красного креста, сиротского приюта или же крестового похода против рака, а также по распространению специализированных журналов, обеспечивающих высшее образование юношам, которых на пушечный выстрел не следовало подпускать к университету.

Теперь этот кабинет стал для него убежищем от гораздо менее нежной заботливости сторонников вновь избранного президента. Под предлогом срочной работы Дормэс забирался туда еще засветло; он не усаживался, как некогда, в кресло, а сидел неподвижно и прямо у стола, чертил крестики, пятиконечные и шестиконечные звезды и странные корректорские значки и предавался тяжким раздумьям.

В этот вечер после разговора с Паскалем и Полликопом он думал:

Бунт против Цивилизации Вся беда в том, что я слишком много размышляю над этой проклятой проблемой. Когда мне случается отстаивать демократию, у меня это выходит в точности, как у Лотропа Стоддарда или даже как в передовицах херстовских газет, которые настаивают на том, что из такого-то колледжа следует выгнать опасного Красного преподавателя, дабы спасти от гибели нашу демократию и чистоту идеалов Джефферсона и Вашингтона. И все же, хотя я произношу те же слова, я знаю, я имею в виду совсем иное. Я вовсе не считаю, что мы правильно распорядились нашими пахотными землями, и лесами, и полезными ископаемыми, и нашими людскими ресурсами. И что меня особенно мучает в отношении Херста и ДАР, так это то, что если они против коммунизма, то мне бы надо быть за него. А я этого не хочу!

Разбазаривание ресурсов — почти уже все разбазарили — таков вклад американцев в поход против Цивилизации.

Мы вполне можем вернуться к средним векам. Верхний слой просвещения, благовоспитанности и терпимости так тонок! Понадобится всего лишь несколько тысяч тяжелых снарядов и газовых бомб, чтобы уничтожить всю живую, любознательную молодежь, все библиотеки, исторические архивы и патентные бюро, все лаборатории и картинные галереи, все замки, античные храмы и готические соборы, все кооперативные магазины и фабрики моторов — все места, где человечество учится. Есть все основания для того, чтобы внуки Сисси, — если чьи-либо внуки вообще доживут до этого времени, — жили в пещерах, как звери.

Что же может предотвратить этот полный распад? О, есть множество всяческих средств! У коммунистов есть свое патентованное решение, которое, они уверены, будет эффективно. И фашисты «знают средство», и непреклонные Американские конституционалисты, именующие себя защитниками Демократии, абсолютно не представляя, что же это такое, и монархисты уверены, что стоит только восстановить кайзера, и царя, и короля Альфонса, как все опять заживут и мирно и счастливо и банки будут прямо-таки навязывать мелким коммерсантам кредит из двух процентов годовых. А проповедники всех толков, они-то уверены, что только им известно Решение, подсказанное свыше.

Так вот, джентльмены, я внимательно выслушал все предлагаемые вами Решения, и я имею сообщить вам, что я, и только я один — за исключением, может быть, Уолта Троубриджа и духа Парето, — знаю подлинное, неизбежное, единственное Решение, и оно состоит в том, что Решения нет! Никогда не будет общественного устройства, сколько-нибудь близкого к совершенству.

Никогда не переведутся люди, которые — как бы хорошо им ни жилось — вечно жалуются и вечно завидуют своим соседям, умеющим одеваться так, что и дешевые костюмы кажутся дорогими, соседям, способным влюбляться, танцевать и хорошо переваривать пищу.

Дормэс полагал, что даже в самом лучшем, построенном по правилам науки государстве вряд ли будет так, что залежей железа окажется как раз столько, сколько было запланировано за два года до этого государственной технократической минералогической комиссией, какими бы благородными, братскими и утопическими принципами ни руководствовались члены этой комиссии.

Не надо, думал Дормэс, бояться мысли, что и через тысячу лет люди будут, вероятно, так же умирать от рака, землетрясения и по дурацкой случайности, поскользнувшись в ванной. У людей, думал он, всегда будут глаза, которые постепенно слабеют, ноги, которые утомляются, носы, в которых свербит, кишки, подверженные действию бацилл, и детородные органы, которые упорно напоминают о себе, пока не придет добродетельная старость. Дормэсу представлялось вполне вероятным, что, несмотря на «современный облик» тридцатых годов, по крайней мере еще несколько сот лет большинство людей будет по-прежнему сидеть на стульях, есть за столом из тарелок и читать книги, независимо от того, какие еще будут изобретены новые искусные фонографические аппараты, носить туфли или сандалии, спать на кроватях, писать вечными перьями той или иной системы и вообще проводить от двадцати до двадцати двух часов в сутки почти так же, как проводили они их и в 1930 году и в 1630. Он полагал, что ураганы, наводнения, засухи, молнии и москиты сохранятся так же, как искони живущее в человеке стремление к убийству, которое может заявить о себе даже в самом лучшем из граждан, когда, например, его возлюбленная идет танцевать с другим мужчиной.

И — самое фатальное и ужасное — Дормэс предполагал, что более ловкие, более умные и хитрые люди — безразлично, как их именовать — Товарищами, Братьями, Комиссарами, Королями, Патриотами или Друзьями бедняков или еще как-нибудь, — по-прежнему будут оказывать большее влияние на ход событий, чем их менее сообразительные, хотя и более достойные собратья.

Всевозможные взаимоисключающие Решения, разумеется, кроме его собственного, усмехался про себя Дормэс, бешено пропагандировались фанатиками и одержимыми.

Он вспомнил статью, в которой Нийл Кэротерс утверждал, что американским «подстрекателям» тридцатых годов предшествует довольно много бесславных пророков, которые считали, что они призваны поднять народные массы ради спасения мира, и притом немедленно, не останавливаясь перед насилием. Петр-отшельник, лохматый, безумный, вонючий монах, повел в крестовый поход для освобождения гроба господня (вещи символической) от «поругания язычников» сотни тысяч крестьян Европы. Они грабили и убивали в чужих деревнях таких же, как они, крестьян и в конце концов погибли от голода.

В 1381 году Джон Болл выступил в защиту раздела богатств; он проповедовал равенство состояний, отмену классовых различий, и то, что теперь назвали бы коммунизмом, а его последователь Уот Тайлер разграбил Лондон, и в конечном итоге испуганное правительство стало еще больше угнетать рабочих. А еще лет через триста кромвелевские методы пропаганды нежных прелестей Чистоты и Свободы выразились в том, что людей расстреливали, избивали, морили голодом и сжигали, а после него рабочие кровью своей заплатили за этот разгул кровавой справедливости.

Размышляя обо всем этом, стараясь выудить что-нибудь в мутном болоте памяти, которое у многих американцев занимает место чистого пруда истории, Дормэс смог прибавить еще и другие имена народных возмутителей, действовавших с самыми лучшими намерениями.