— Что ж, очень плохо. Написано: «Воры Царствия Божия не наследуют».

Комок подкатил к горлу Павлушки, он перестал кушать, вышел из-за стола и со слезами попросил прощения у родителей. Он смог успокоиться лишь после того, как они помолились.

Начальную школу Павлик закончил на отлично. Старушка-учительница любила его за богобоязненность и способность к учебе. Сама она была из богатой купеческой семьи. Кроме того, будучи очень религиозной, часто посещала Владыкиных и любила беседовать с Петром Никитовичем. Провожая Павлика в семилетку, она долго держала его в объятиях. Затем дала в напутствие много наставлений. Вскоре после этого она умерла и была торжественно похоронена ее бывшими учениками.

В 1927 году хозяйка дома решила отдать верующим в аренду весь дом, во второй его половине поселился Петр Никитович Владыкин с семьей. Новоселье их совпало с появлением в семье дочки Даши. Петр Никитович вместе с сыном ходили в роддом, и Павлик с чувством особенной радости почти половину пути нес сестренку, крепко прижимая ее к себе, боясь где-нибудь нечаянно споткнуться.

После памятной миссионерской поездки братья-служители посетили снова все села округи. В нескольких местах они совершили крещение и вечерю Господню — хлебопреломление со всеми ранее крещенными. Многие из групп недавно уверовавших пожелали стать членами городской общины, хотя и проводили собрания у себя по селам, поэтому Н-ская церковь насчитывала около ста человек. Хор общины удвоился за счет новых, прекрасных голосов. Несколько молодых людей, девушек и юношей из молоканской молодежи, выразили большое желание участвовать в хоре, и община дала на это согласие.

Из числа вновь обращенных двое оказались исключительно одаренными певцами. Один из них — милиционер, ранее певчий православного храма, хорошо знал ноты и пел теперь в хоре басом. Второй оригинальной личностью был владелец мастерской по реставрации одежды. Он тоже молился с покаянием, но пьянство свое оставить не мог. В прошлом в православии он приглашаем был в особо торжественные дни в соборе на клирос, где его сильный бархатный баритон заставлял вибрировать ближайшие люстры и паникадила. На празднике жатвы по просьбе присутствующих он исполнил две вещи из православной литургии: «Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыка, с миром» и «Иже херувимов». От голоса певца дрожали стекла в окнах. Далее он привел всех в восхищение исполнением одного из братских гимнов: «О отчизна дорогая!» По его словам, он здесь пел не так, как дома, где, выйдя на балкон второго этажа и изрядно подвыпивши, он пел во весь голос; тогда его слышно было по всей базарной площади и за несколько кварталов вокруг.

К великому огорчению верующих, этот незаурядный певец не хотел оставить свой прежний образ жизни. Иногда в базарные дни он, оригинальности ради, устраивал любительские погромы у горшечников, топчась на их хрупкой продукции, сокрушая все под ногами к ужасу окружающих. Однако он тут же успокаивал торговцев, сполна расплачиваясь за причиненный убыток. После такого дебоша, как полагается, всегда появлялся милиционер. Любезно, без всяких сопротивлений, под руку с милиционером он мирно шествовал в милицию. Почти всегда, уцепившись друг за друга и за самого отца, гуськом сопровождали его всюду четверо его малых детей. В милиции по всей строгости брался за него начальник или заместитель, устыжая его и составляя очередной акт. Заливаясь горючими слезами, старый проказник со всем соглашался и раскаивался. Заканчивалось это обычно тем, что «проказник», сотрясая стекла в здании милиции, старательно исполнял «Иже херувимов» или что другое. Затем его выталкивали за дверь, и тогда с довольным видом, в сопровождении своих всегдашних попутчиков — перепуганных детей, он возвращался домой. Вскоре, после неоднократных безуспешных увещаний, нашего «героя» не стали допускать в хор, и он перестал посещать собрания. Жена его покаялась, приняла крещение, но до смерти мучилась с ним.

Молодые, одаренные благовестники из Москвы все чаще стали посещать Н-скую общину. Из них наиболее памятным остался Макаров Сережа. Он жил в Рязани, но как курсант библейских курсов в Москве бывал гостем и в Н-ской общине. Небольшого роста, постоянно в очках, он привлекал внимание многих к себе простой, мудрой беседой и красноречивыми проповедями.

Однажды Макаров ехал с группой друзей в поезде по делам благовестия. В ближайшем купе завязался отчаянный диспут между одним из братьев и безбожником, который, стоя среди вагона, утверждал, что никакого Бога нет, а если есть, пусть покажут его. Сергей Макаров молча подошел к нему спереди, посмотрел в глаза и, разглядывая, стал обходить кругом. Собеседник, в свою очередь, не отрывая взгляда, проследил за ним и грубо спросил:

— Что ты осматриваешь меня?

— Да смотрю, где у вас совесть, — сказал Макаров.

— Что ж, по-твоему, я бессовестный? — возмутился безбожник.

— Тогда я попрошу вас, покажите нам вашу совесть, — сказал Макаров.

— Брось глупость-то пороть, совесть ведь не рубашка, чтоб ее показать тебе, — вспылил собеседник.

— Если совесть не рубашка, то и Бог не пиджак, чтобы показать вам Его, как вы требуете, — уничтожающе, под рукоплескания пассажиров ответил ему Макаров. Собеседник махнул рукой и постыженный сел на свое место.

Вторым любимым и всеми уважаемым из московских гостей был брат Ванифатий Михайлович Ковальков. Его простые, подкрепленные многими интересными примерами проповеди овладевали сердцами слушателей, в том числе и сердцем Павлика, который особенно полюбил его. Уважаемым он был и в семье Владыкиных. Они совместно с Петром Никитовичем посетили многие села, совершая служение благовестия. Многим в Н-ской общине он преподал водное крещение.

Самым же памятным в жизни Павлика осталась встреча и знакомство с Михаилом Даниловичем Тимошенко. Как-то в церкви была получена телеграмма, что едет М. Д. Тимошенко и просит его встретить. Он хотел побывать на могиле своего отца и попутно посетить местную общину, так как много слышал о ней и ее благословениях.

Собравшись для обсуждения порядка действий, братья пришли в затруднение. Надлежало оповестить всех верующих и по городу, и по ближайшим деревням о приезде гостя и кому-то быть на станции к вечернему поезду, чтобы встретить брата, а времени было, как говорят, в обрез. Догадавшись о проблемах взрослых, Павлушка стал умолять отца, чтобы поручили ему встретить гостя. По рассуждении решено было показать Павлику несколько фотографий брата из журнала и доверить предстоящую встречу. Еле дождался он вечерней поры и все равно пошел на вокзал задолго до прихода поезда.

Подъезд к станции был ярко освещен большим подвесным светильником типа примуса. Извозчики запрудили экипажами и тарантасами всю станционную улицу. Павлушка от сознания своего высокого и ответственного долга не шел, а подпрыгивал, предвкушая радостную встречу. На ходу он обдумывал, как и с какой стороны подойдет к брату, поприветствует его и, может быть, даже расскажет при встрече стишок. Шмыгнув мимо экипажей, он прошел в станционный зал. Помещение было переполнено множеством отъезжающих, провожающих и встречающих.

Павлик помолился и стал обдумывать, где и как ему встать, чтобы в многолюдстве не пропустить гостя. Заключив, что лучше всего для этого подходит выходная дверь, так как все должны проходить через нее, он занял свой наблюдательный пост. Потянулись томительные минуты, стрелки на часах почти не двигались. Смотритель зала спустил на блоке огромный светильник, залил его керосином, поправил сетку и, накачав воздуха, поднял опять к потолку, затем подмел зал, расталкивая людей. Поезда все не было. Наконец звякнул станционный колокол, извещая о прибытии долгожданного поезда, который тут же с шипеньем и грохотом проехал мимо окон вокзала и замер. Через минуту лавина людей хлынула с перрона в опустевший на короткое время зал и, возбужденная радостью встреч, направилась к выходу.