— Лу-ша! Да что же это такое, парня-то совсем уморили, в чем душа держится, голова-то вот-вот отвалится, зеленый, как былиночка! — со слезами причитала бабушка, обнимая внука.

Пока подводу завели в сарай, распрягли и поставили лошадь, Катерина с Павлушкой неторопливо спустились вниз и вошли на кухню. Привычным порядком, прежде чем раздеться, бабушка спустила на плечи шаль с головы, приготовилась помолиться перед иконой, но, взглянув в угол, так и обомлела с застывшей поднятой рукой и трехперстно сложенными пальцами.

— Господи, батюшка Ты мой, Спаситель, да это что же такое? А где же образа? — оглядевшись и не найдя никого, кроме Павлика, спросила она: — Боженька-то где? Где лампадка? Что это за лоскут взамен Николая Угодника? — взвыла в недоумении Катерина.

— Бабушка, а мы все покаялись, папаня с маманей уже крестились. Когда мы образа разглядели сзади, там деревяшка. Папаня сказал, это идолы, что надо молиться живому Богу. А еще у нас собрания, братья проповедуют Евангелие, поем та-ки-е песни, а у Власовых фисгармонь. Уже многие покаялись. Ты тоже покаешься, бабушка? — теребя Катерину за рукав, все сразу выпалил Павлушка в ответ.

Услышав, что внучек обозвал образа идолами, Катерина с выражением ужаса на лице высказала ему шипящим голосом:

— Не-хри-сти вы! Идолы?.. На вот тебе! — она с возмущением треснула его ладонью по затылку. Павлуша с прикушенным пальцем во рту выбежал на кухню. Слезы навернулись на глаза, и он не знал, что делать, но в это время вошла Луша.

«Кто ударит тебя по правой щеке, подставь ему и левую», — промелькнуло в голове Павлушки, и на душе как-то сразу посветлело.

После коротких разговоров Луши с Катериной, та немного успокоилась, помолилась в пустой угол и, раздевшись, села на сундучок перед люлькой, рассматривая Илюшку.

— Бабушка, я тебе сейчас хороший стишок расскажу, — робко подошел к ней внучек и, глядя в глаза, звонко, с выражением рассказал:

Непонятное, но что-то трогательное щипнуло душу Катерины, прослушавшую Павлушкин стих. Ладонью она вытерла у него вначале под глазами, потом под носом, достала из-за пазухи душистую лепешку, сунула, как всегда, и, обняв его, притихла.

Рой мыслей взбудоражил взволнованное сердце богобоязненной, безграмотной женщины. Она то успокаивалась, то, взглянув на лоскут бумаги в углу вместо иконы, опять тревожилась. Разговор с Лушей как-то не клеился. Наконец на заводе раздался гудок, и через несколько минут на пороге появился Петр. Увидев Катерину, он обрадовано подошел к ней, обнял ее необыкновенно ласково. Катерина это почувствовала, но обиды за образа скрыть не смогла.

— Это что же ты, домолился до того, что образа поснимал? Какому же теперь Богу молишься, если Спасителя и святых угодников из избы выбросил? Ах Петька, Петька, был ты непутящий, непутящим и остался, да и жену с парнем с толку сбил. Парень-то что пробормотал, что вроде как ты с Лушкой опять куда-то схрестился, знать, в другую веру?

— Мамка, ты успокойся, мы Спасителя не выбросили, а приняли в душу. Что за жизнь была со «Спасителем» в углу и с самогонкой в кармане? И веру мы никакую не бросали — бросать-то было нечего. Теперь мы получили от Бога живую веру, Божью, — так, раздеваясь, с улыбкой, спокойно объяснял Петр Катерине.

Умывшись и переодевшись, Петр взял Библию и, показывая Катерине на золотой крест на обложке, спросил:

— Веришь, что это Божья книга, святое Писание?

— Ну конечно, верю, Петька. Не городи, чего не следует, — возразила Катерина.

Петр открыл Библию по известным ему одному закладкам и медленно, но внятно прочитал: «Часть дерева сожигает в огне, другою частию варит мясо в пищу… а также греется… А из остатков от того делает бога, идола своего, поклоняется ему, повергается перед ним, и молится ему, и говорит: „спаси меня; ибо ты бог мой“» (Ис. 44:16), «Бог, сотворивший мир и все, что в нем, Он, будучи Господом неба и земли, не в рукотворенных храмах живет и не требует служения рук человеческих…» (Деян. 17:24–25). Прочитав, Петр закрыл Библию и начал разъяснять. Задумалась Катерина от его слов, что-то колыхнулось в ее душе, потом все утонуло в непроглядном тумане. Она глубоко вздохнула, перекрестилась и, встав, вышла во двор.

После кушанья все, кроме Луши, поехали в город к родне, поделить починкские гостинцы. До позднего вечера Петр Никитович провел время в горячих спорах с родней. Катерина немного ободрилась, почувствовав сторонников, но душа ее была все-таки чем-то потревожена. В воскресенье она молча просидела все собрание. Доверчивое и богобоязненное ее сердце не осталось равнодушным к услышанному.

Весенние разбухшие ручьи на дорогах торопили Катерину домой. Не обращая внимания на возражения Владыкиных, она на всю весну и лето увезла с собой и Павлушку. Разрывалось его сердечко надвое, когда они, переехав речку, удалялись от города. Он то с грустью прощался с уханьем паровых молотов и звуками заводских гудков, раздававшихся в утренней тишине по заречным лугам, то прижимался к своей дорогой, любимой бабушке. Порой тянуло спрыгнуть да убежать обратно. Дорогу назад он знал хорошо.

Наконец показались деревенские домики, и легкой трусцой Рыжий вбежал в первую от города деревню. Мелькнула давно известная Павлику часовенка, в окошке сверкнула лампадка. Рука у Павлуши дрогнула по привычке и замерла на лету. Сконфуженно он поглядел на бабушку; та с прежним усердием перекрестилась при виде святыни, но внучку ничего не сказала.