Искоренение слезливости
Еще в XVIII в. плакать в театре или при чтении книги было в порядке вещей. Так, в Мангейме во время премьеры пьесы Шиллера «Разбойники» (1782) зрители в зале по ходу действия вскрикивали и, громко всхлипывая, обнимали друг друга. В романе Гете «Страдания юного Вертера» (1774) главный герой практически ничем другим и не занимается: только постоянно плачет и утирает слезы. И все же мода и идеалы меняются. Протестантская этика и расцвет буржуазии привели к искоренению публичного проявления чувств, и в результате нормы в отношении проливания слез тоже пришлось пересмотреть. Теперь цивилизованному человеку уже более не пристало плакать на людях, только дикари да неотесанная деревенщина могли себе такое позволить. Правда, и прежде то, что дозволялось в театре, вовсе не обязательно было разрешено в обычной жизни. Например, в Англии и Германии авторы пособий по этикету уже в XVII в. подчеркивали важность умения держать себя в руках и советовали избегать излишней эмоциональности. Утверждалось, что плач и обуревающие индивида чувства замутняют здравый смысл, который человеку всегда необходим. Наступила пора Просвещения, эпоха главенствующего разума.
Джон Локк, английский философ эпохи Просвещения, в своем труде «Мысли о воспитании» советовал родителям обращать поменьше внимания на крики и плач детей. Изначально трактат Локка был написан как подспорье для его друга, который обратился к философу за советами по воспитанию сына. Локк был против того, чтобы поощрять чувствительность в детях, Он, наоборот, рекомендовал закалять их в эмоциональном отношении, чтобы избежать мягкотелости в будущем. Локк не выносил типичной для Средневековья публичной демонстрации чувств. По его мнению, следовало отринуть все естественные склонности и инстинкты и руководствоваться лишь голосом разума. В противном случае прихоти и желания будут направлять жизнь человека также и во взрослом возрасте.
Идеи Локка хорошо отражают моральные ценности и новое отношение к телу, свойственное англичанам в XVII в. Разум должен был управлять плотью, а не наоборот. Книга «Мысли о воспитании» оказала большое влияние не только на соотечественников Локка, и в XVIII столетии его стали считать в Европе отцом педагогики.
Обо все шире распространявшемся контроле над человеческими эмоциями по-своему говорит и тот факт, что даже такая интимная вещь, как траур, была жестко регламентирована: например, в XVIII в. во Франции издавались своеобразные «траурные инструкции». Так, в Париже вдова-мещанка на протяжении первых четырех с половиной месяцев (в деревне этот срок составлял полгода) должна была соблюдать строгий траур по супругу: в это время она не могла носить никакой одежды, кроме черного шерстяного платья. Под запретом были духи и украшения, и строго-настрого возбранялось завивать волосы. В течение следующего полугода можно было надевать черные платья из более тонких тканей, а также использовать подходящие к ним скромные серьги и кулоны. На завершающем этапе траура, который длился три месяца, вдова могла позволить себе одежду других приглушенных оттенков и более броские украшения. Анн Мартин-Фугье, занимавшаяся исследованием обычаев французской буржуазии, пишет, что в XIX в. траур носили еще дольше и в целом «траурный код» среднего класса был таким же унаследованным от сословного общества ритуалом, как и этикет: с его помощью можно было выделиться на фоне остальных.
В 1840–1861 гг. Пруссией правил король Фридрих Вильгельм IV. Он любил романтическую литературу – и регулярно плакал над книгами. Сентиментальность короля нашла свое отражение в карикатурах того времени как признак немужественного поведения и излишнего пафоса. Романтизм вынужден был отступить под натиском национализма колониальной эпохи, которому были свойственны сила и дисциплина. Джентльмены, не выпускавшие из зубов сигаретку, теперь предпочитали носить форму и чурались любых проявлений эмоций.
В XIX в. педагоги в школах Великобритании, Франции и Германии подчеркивали разницу в воспитании мальчиков и девочек. И недаром именно женщины, олицетворявшие собой мягкость, невинность, чистоту и материнство, – Британия, Марианна и Германия – служили аллегорическими символами этих стран. При воспитании мальчиков упор делался на сознательное подавление эмоций. Вместо этого приветствовались маскулинность, спортивность, жесткость и честолюбие.
В XIX столетии к такому проявлению чувств, как плач, начали относиться как к проблеме медицинского и психологического характера, подчас считая его симптомом нервного заболевания. Английские медики стали считать избыточную эмоциональность патологическим состоянием, чем-то сродни истерии.
В наши дни тенденции опять в корне изменились. Сейчас людям нужно вновь уметь выражать свои чувства. Психотерапевты сокрушаются, что многие мужчины оказались загнанными в ловушку, поскольку лишены предоставленного им природой инструмента для выражения горя – способности плакать.
Однако если давать выход эмоциям отдельных людей в наши дни поощряется, то «групповые слезы» вызывают удивление. Необычный траурный спектакль развернулся в Северной Корее в 1994 г., когда долго находившийся у власти лидер Ким Ир Сен скончался. Фотографии с похорон, растиражированные западными СМИ, немало озадачили европейцев: улицы были заполнены облаченными в траурные одеждами корейцами, которые громко рыдали и прочими способами выражали скорбь, не обращая ни малейшего внимания на камеры. Некоторые рвали на себе волосы или пытались пробиться сквозь оцепление к похоронной процессии, сопровождавшей умершего лидера в последний путь. Что это: последствия культа личности, взращенного тоталитарным режимом? Возможно. Однако не следует забывать, что еще в начале Нового времени подобные публичные выражения скорби были в Европе скорее правилом, нежели исключением.
И все же в западном мире до сих пор существует публичная зона, находясь в которой обычные люди проливают крокодиловы слезы перед всем честным народом: мы говорим, разумеется, о телевидении. Большинство реалити-шоу построено на демонстративном проявлении эмоций, в том числе и плача. К примеру, в программах, в основе которых лежит соревновательный принцип, проигравшие в финале зачастую разражаются бурными рыданиями: неважно, идет ли речь о красивой молодой женщине, занявшей второе место в «Топ-модели по-американски», или же о брутальном лесорубе, который напрасно боролся за победу на экзотическом острове в «Последнем герое». Подобная эмоциональность легко передается зрителям, по крайней мере самым чувствительным, однако зачастую все это лишь искусно написанный сценарий. Заключительные сцены в умелых руках монтажера могут быть составлены из разных фрагментов, снятых в совершенно иных ситуациях, а если финальное крещендо в виде рыданий заставляет себя ждать, можно прибегнуть к проверенному в телевизионной среде способу – специальному ментоловому карандашу для слез.
Смех без причины
В Средние века советы делла Каза и профессора Хилла, автора «Пособия по этикету Викторианской эпохи» (The Essential Handbook Of Victorian Etiquette), вызвали бы явное недоумение, а человека, им следующего, посчитали бы черствым. Михаил Бахтин в своей работе «Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Возрождения» утверждает, что смех и пародия в ту пору выполняли важнейшие функции. Гротескный, карнавальный хохот громогласно раздавался как на площадях, так и в церквях.
В городах карнавалы традиционно длились вплоть до трех месяцев в году, так что праздник являлся существенной частью средневекового уклада. В это время все переворачивалось с ног на голову и смеяться было можно над чем угодно. После пасхальных празднований хохот гремел в церкви, где священники обменивались шутками. Смех считался выражением радости, связанным с воскрешением Христа. В ходу были и пародийные литургии, к примеру «Литургия пьяниц» и «Литургия игроков». Наряду с этим в память об усопших устраивались шумные пирушки с возлияниями.
В праздничные дни рынки и улицы наводняли танцующие люди, шуты и скоморохи. Шутов выбирали в епископы, а головным убором им служило нижнее белье. Спиртное лилось рекой. Помимо пародий средневековый юмор также был сосредоточен на человеческом теле и его выделениях. Шутки практически всегда были связаны с выпивкой, обжорством, сексом, половыми органами, мочой или экскрементами.
Специфику средневекового юмора хорошо передает история о встрече поэта Данте и придворного шута. Присутствующие забавлялись игрой, согласно которой человек должен был делать все, что прикажет ему партнер. Шут велел Данте снять с головы шляпу и помочился в нее – под бурный хохот остальных. Поэт невозмутимо наблюдал за всеобщим весельем, а когда подошла его очередь, приказал шуту надеть использованную не по назначению шляпу на голову.