— Любовь, — сказал Василий Васильевич, усмехнувшись.

— Ага, до гроба.

— Женатый Вертер, — я вздохнул. — И поймать не на чем. Чист, как слеза.

— Что ж это он так позеленел, аж в Ленинград махнул! Заметил, Ваня?

— Заметил, а толку-то? Сестры были на речке, либо Анюта с Петей оба врут. Но зачем?.. Ладно, остается последний свидетель, последняя надежда — или придется закрыть нашу лавочку. — И я пошел звонить Борису Николаевичу Токареву — математику.

— Была полная тьма, — сказал старик и улыбнулся доверчиво. — Полевые лилии пахнут, их закопали. Только никому не говори.

Математик сделал шаг назад к двери, огляделся затравленно и спросил, ни к кому не обращаясь:

— Зачем меня сюда заманили?

— Вас пригласил я. А это Павел Матвеевич, узнаете?

— Зачем вы меня сюда заманили?

— Не узнаете? Таким он стал после похорон жены, точнее, после вашего разговора с ним в прихожей, помните?

Он тяжело взглянул на меня, взялся за ручку двери и отрезал:

— Для шантажа это слишком глупо.

— Да Бог с вами, Борис Николаевич! Неужели не жалко старика?

Он поколебался — и все-таки дрогнул.

— Старика жалко. Он был умен. Но что вы хотите от меня?

— Вчера вечером у нас с ним состоялся следующий диалог по телефону.

— С вами говорят из отрадненской больницы. Здесь лежит ваш бывший тесть, Павел Матвеевич Черкасский. Вы не могли бы срочно приехать?

— Зачем?

— Это не телефонный разговор.